Mongoose

Это ненормально: отвозя своего ребенка в детский интернат, в этот же чёрный, невозможный день думать ещё и о том, с какою  мукою потом придется принять известие о его переводе в интернат для взрослых.

Это не нормально, но так оно и было. Детский интернат, Серафимовский детский дом для детей-инвалидов (СДДИ) не воспринимался мной как «конец света». Здесь, в Серафимовке, милой для сердца уже только по названию, у нас был свой Храм, свой Источник, свои Друзья, свой Батюшка. А там, во взрослом мире, что будет там? Люди порой к здоровым детям неоправданно жестоки, что уж говорить о гуманном отношении ко взрослым, да ещё и больным…

Страху нагоняли встречи с «выпускниками» СДДИ. Так получалось, что я иногда беседовала с детьми (они для меня всё равно – дети), покинувшими стены этого интерната после совершеннолетия. «Как нам было в Серафимовке хорошо, и как мы этого не ценили!» – говорили они одно и тоже.

Страху нагоняли истории: жил ребёнок в детском интернате, не без сложностей, но жил, перевели во взрослый интернат, и он через полгода умер. Всплывали и трагические подробности: умер на следующий день после приезда родителей. Родители оставили много гостинцев, завязалась драка из-за них, и парень погиб…

Страху нагоняли репортажи из сгоревших интернатов и известия о прокурорских проверках этих учреждений (аферы с пенсиями, плохая еда, издевательства персонала…). А задушевные беседы с другими родителями, которые всегда заканчивались одним и тем же: «Ну тут ещё как-то можно, но как будет ТАМ?!» А намёки персонала из детдома: «Цените, дорожите, помните!»

Первые три года прошли в терзаниях: «Что же будет через семь (шесть, пять..) лет?»

Кульминацией страхов и опасений стала маленькая сценка: раннее летнее утро, солнышко, на крыльце сгрудилась группка ребят из старшеньких.

- Гошина мама, а мы во взрослый интернат, в Благовещенск едем! – радостно сообщает один из мальчишек. –  Мы там интересно жить будем, и в магазины ходить!

- Конечно, там будет замечательно – соглашаюсь я и торопливым шагом иду за угол здания. Не хочу, что дети бы видели, как я реву. «Бедные, бедные мальчишки, в вашей жизни все хорошее уже закончилось, детство ваше прошло, и во взрослый интернат вы едете доживать…».

Взрослая жизнь «наших» детишек

Про «доживать» я не сама придумала. Услышала от специалистов. После разных бесед с разными людьми, от чиновников из министерства до нянечек, отвечавших на мой  простой и горький вопрос: «Что происходит с воспитанниками детских домов-интернатов для детей с умственной отсталостью?» сложилось у меня такое понимание картины:

Дети в доме престарелых

Посещение дома престарелых в городе Октябрьском, где находилась моя крестница Катюша, оптимизма не добавляли. Сейчас скептики выскажутся о моей излишней впечатлительности и избытке воображения – не буду с ними спорить, просто выскажу свои впечатления.

Для того, чтобы попасть в крыло, где жила моя Катюша, нужно было пройти пару длиннющих коридоров и переходов. На всем протяжении пути стояли диваны и кресла, в них сидели старики и старушки, и смотрели на меня. Никакой враждебности в их взглядах не было, и особого любопытства тоже. Себя я считала человеком закаленным, толстокожим (с инвалидами я работала!) и готовым ко всему. К этому проходу по коридору я оказалась не готова. Нет, в тот момент ничего страшного не произошло. Но когда я приехала домой, заболела надолго. Не кашляла, не чихала, просто из рук всё валилось и говорить ни с кем не хотелось. Хотелось сидеть, никем не видимой и не слышимой, в тишине и темноте, не думать, не ощущать, не быть. Вы можете со мной не согласиться, но я уверена, что непонятная болезнь напала на меня из-за того, что я прошлась под взглядами обитателей дома престарелых.

Внешне всё было неплохо. Внутри здания шторки хорошенькие, диванчики не слишком обшарпанные. Мною, ко всему привычной, особого убожества и нищеты не усматривалось. Голубые елочки и беседка, капустные грядки на территории. У капустных грядок надо быть поосторожнее, собака охранника тут женщину насмерть загрызла. Замяли дело.

Всё-таки, как беззащитны наши дети в интернатах! Пожары, собаки (в детских интернатах сторожевые собаки тоже на детей нападают, и смертельные исходы бывают), воспитатели-садисты, насильники… На махинации с пенсиями уже внимания не обращаешь – лишь бы жили. И всё же дома «наш», особый ребёнок, в меньшей безопасности. «Особые» дети, оставленные без присмотра даже на несколько минут, выпадают из окон, попадают под машины, избиваются детьми и взрослыми. Если бы государство предусматривала хоть какую-то помощь одинокой маме в присмотре за «расторможенным» ребёнком, если бы… Но я отвлеклась, вернемся в Октябрьский «дом старости».

Знакомые девочки из Гошиного интерната живут здесь в комнатках по три-четыре человека. Туалет в конце коридора, но в комнате есть раковина для умывания. Режим свободный, можно выходить за территорию, не спрашивая разрешения. Пара спортивных кружков и работа – гладить, мыть, картошку чистить. За работу символические денежки полагаются – мало, но всё же. Часть денег из пенсии тоже на руки выдается. Вот за этими денежками родственнички иногда и приезжают. Заберут все деньги – и надолго исчезнут. С Катей моей так бывало не раз.

Катя живет в двухместке, в комнате со старушкой. Старушка объяснила всё просто:

- Хочу с Катей. Она и молоденькая, по ночам не храпит и много не говорит. Она мне подходит!

А вот Кате подходит ли такое соседство? Почему Катю не поселили в комнату с девчонками? Ведь их, молодых, специально в одном коридоре поселили, где престарелых почти нет. Хотя… Хотя я знаю, что характер у моей Катеньки далеко ангельский, и с девчонками она и в детском  интернате не всегда ладила.

Дети – моя Катя, Наташа,  Лиля, Любаша, другая Катя – рассказывают о своём житье бытье. Особенно не жалуются, но Серафимовку вспоминают с нежностью. Некоторые даже приезжают туда на денек – в гости. Их пускают, кормят, оставляют ночевать.

Тут же в доме престарелых и Коля – единственный мальчик из этой компании. Мальчиков в Серафимовском интернате больше, чем девчонок, но не каждый выпускник подойдет по параметрам к дому престарелых.

Дети делятся обидами … на стариков. Старики могли бы воспринимать серафимовских деток как внучат, но этого не происходит. Неудобные внучата – шумят, музыку громко слушают, бегают, да и непочтительны порой. Но пожурить детишек за непочтительность у меня язык не повернётся.

Как педагог, я вижу в детях признаки болезни. Они больны. Умственная отсталость, органическое поражение головного мозга, эпилептоформные изменения личности,  «госпитальный синдром» – от этого никуда не деться. Но главное – эти дети не имели опыта «большой жизни на воле». А у стариков этот опыт есть. И не могут старики не подходить к детям с позиции своего жизненного опыта, и не их в этом вина. Старики и дети имеют совершенно разные системы ценностей, и механически соединить их в одно целое невозможно. Конфронтации неизбежны. Открытых столкновений персонал, конечно, не допустит, но уголек недопонимания тлеет и жжёт души. Опытный штат психологов ситуацию бы разрулил, но где ж его, этот штат, взять?

И самая горячая, самая страстная обида моих юных «серафимовцев»:

- Мы только сюда приехали, а нам сразу сказали: «Вы пришли сюда умирать!»

Ребёнку всего 18 или 19, а ему в лицо – «Умирать!»

Потом посещения Катюши имели меньшие последствия. Привыкла. Да плюс к тому заранее готовилась: мысленно настраивала «защиту» и, разумеется, не перекрестившись, порог этого заведения не переступала.

Допускаю, что скептики воспримут пассаж о «защите» с иронией, но к этому я готова. А вот хотя бы несколько человек поймут. Ну и хватит об этом.

Перелом

И так бы я убивалась ещё пару-тройку лет, если бы не Танечка-Танзиля.

Особая боль, особая история. Родилась Таня с одной ручкой, и попала после дома ребёнка не в специализированный детдом, а в СДДИ. К умственно отсталым детишкам. И в силу отсутствия нормального обучения, опыта жизни вне детдома, и, в какой-то мере, окружения, интеллектуальные возможности девчонки оказались не востребованы.

Я помню её совсем ребёнком, мы познакомились на фестивале детей-инвалидов, когда Гошка жил со мной.

Таня была живой, любознательной и довольно независимой личностью. Что меня в ней особенно радовало, так это её готовность прийти на помощь. Одной рукой, при помощи колена, она перетаскивала огромные аудиоколонки. Следила, если попросить, за малышами. Азартно гоняла в футбол  с мальчишками и вообще увлекалась спортом.

С ней мы друг друга понимали, прекрасно ладили, но тесной, задушевной эмоциональной близости у нас не было. Абсолютно одинаково любить всех – не любить никого.

Таня на несколько лет старше Гоши, и выпустилась из интерната раньше. И вот встречаю я как-то раз Таню на улице в Серафимовке. Я-то привыкла видеть её в мальчишечьей спортивной одежде, а тут… Красавица и модница, и такая девичья стать, откуда что взялось?

- Привет, Тань! Слушай, ну ты похорошела. Если не секрет, откуда у тебя такие модные шмотки, ведь это всё дорого!

- Здрастье, тётя Света. Так нам же в октябрьском доме инвалидов часть пенсии на руки выдают, да подработала.

- А как там, не обижают? И где тебе лучше?

- Да кто нас обидит? Лучше, конечно, в доме инвалидов. Мы там самостоятельные. Сюда в Серафимовку я приезжаю, чтобы детство вспомнить. Но всю жизнь я в СДДИ оставаться бы не хотела ни за что!

Щелк! В моей голове что-то переключилось. Благодаря Танюшке я начала понимать, что жизнь после детдома, во взрослом учреждении для этих детей всё же существует. Если она существует для них, то может быть, и Гоше…

Жизнь шла своим чередом, и посещения дома инвалидов в Октябрьском давались всё легче и легче. Девочка Наташа, во времена детдома носившая чаще всего шорты и футболки, перешла на длинные юбки. Юбки, конечно, лишь форма, но за формой стояло и содержание. Наташенька, прежде самоуверенная и малость эгоцентричная, любящая и ищущая внимания окружающих, вдруг преобразилась. Стала активной прихожанкой, приобрела новых добрых знакомых. Настолько добрых, что те брали её с собой в паломнические поездки за пределы Башкирии. И самое главное. Наталия на мой вопрос о дальнейших планах жизнеустройства сказала просто и убежденно:

- Я никого искать не буду. Стану жить в чистоте.

Чем порадовала меня несказанно. Подросшие девчонки хотят замуж. Встретить нормального спутника крайне проблематично. Встретить извращенца, любителя «дурочек» или одноногих-одноруких, гораздо вероятнее. Если была бы рядом умная, заботливая, небедная и располагающая свободным временем мама, то надеяться на что-то ещё можно было бы: мама убережет, подскажет, обеспечит. Не утверждаю, что создание благополучной семьи для выпускниц спецдетдомов невозможно. Но рассчитывать на такой благоприятный исход более чем наивно. Наташа не хоронит себя. Она ограждает свой мир от любителей приключений.

Показательна судьба Ксюши, Ксении. Страшное детство. Пьющие родители, скитание по садовым домикам. Пьяный зять, муж сестры, натравил на неё собаку. Гангрена и ампутация ноги выше колена. В детдоме особой популярностью девочка не пользовалась, педагоги ей толком не занимались и даже писать не научили. Из Серафимовки Ксюшу перевели в соседний взрослый  Верхнетроицкий ПНИ.  Я навещала её там несколько раз. Первое время Ксюша было бледна и грустна. А потом от неё начали приходить письма. Во взрослом интернате, в ПНИ, её научили писать!

Да и выглядеть стала лучше. Появилось у Ксюши увлечение. Несколько необычное для её положения – танцы. Сотрудники ПНИ пошли девочке навстречу, начали возить на конкурсы. Наладилась у Ксюшки жизнь, одним словом. Одно плохо – в церковь ходить стала реже. Церковь в Вехнетроицком красивая, старинная, и от интерната совсем не далеко. Сначала Ксения была там часто, а теперь что-то и не бывает почти. Причин может множество: и батюшка сменился, и советчиков непрошенных хоть отбавляй, и руководство учреждения на светскость напирает. В последний мой визит на вопрос о церкви Ксюша замялась, и я так поняла – не ходит.  И сотрудники интерната этими не только не встревожены, но и, как мен показалось, довольны. При случайно встрече с одной из медсестер я просила передать руководству следующее:

- Если вы уверены, что жизнь Ксюши сложится по счастливому сценарию и она будет жить в семье, то о моих словах можете забыть. Но если шансы того, что Ксении предстоит состариться в этом ПНИ, велики, тогда задумайтесь. Будет Ксюше 40, будет 50 лет. Она останется одна, сегодняшние сотрудники уж на пенсию уйдут. Кому станут нужны её простенькие танцы? Будут ли её по-прежнему радовать маленькие рольки в интернатских спектакликах, которыми она сейчас живёт? Если Ксения будет ходить в церковь, она, будем надеяться, научится со смирением принимать то, что ей выпало на долю.

Медсестра посерьезнела лицом и обещала передать. Посмотрим, что будет дальше. А пока я получаю от Ксюши открытки к праздникам.

Итак, всё не так уж и беспросветно. Почему же дети, у которых и в мыслях не было меня обманывать, так жаловались мне на своё взрослое житьё-бытьё? Да просто улавливали моё настроение и старались ему соответствовать. Одни и те же дети двум разным съемочным группам про один и тот же интернат могут совершенно разные вещи рассказать, и выйдет два разных фильма – в одном будет радужная картинка, в другом – страшенная жуть. А истина где-то посередине.

Танечка, девушка независимая, не стала подстраиваться под мои страхи, и сказала всё, что думает. За что я ей очень признательна.

Успокоительными были и другие известия от родителей.

- Зря мы так боялись, – рассказала мама Лёши. – Лёшенька рядом с Уфой, в Благовещенске, это полчаса езды. Мы к нему утром приезжаем, кушаем, гуляем. Я возвращаюсь в Уфу в обед и ещё успеваю в этот же день в сад сходить. А самое главное – я знаю, что если сильно затоскую, то могу приехать к нему в любой день, даже вечером на часок. Автобусы через каждые 20 минут ходят, с семи утра до десяти вечера, так что не  проблема.

Другие мамы тоже отзывались о Благовещенске неплохо. И стало немного легче.