Mongoose

«Кто знает одну религию, не знает ни одной» (Ф.М. Мюллер)

В истории развития всякой науки рано или поздно наступает момент, когда в поисках [об]основания наука обращается к собственной истории. Религиоведение не составляет здесь исключения. Каждая наука должна иметь некую точку отсчета – тот неуловимый момент, когда новая область знания уже поименована, – пусть ещё она не обрела ни образовательных программ, ни академической периодики, ни ученых сообществ, – но маятник качнулся в правильную сторону, и одни уже рисуют флаги и составляют прокламации, тогда как иные в задумчивости точат критическое перо.

В отличие от множества наук, чей генезис теряется в седой истории, наука о религии на этой неделе по праву празднует свое 140-летие: именно 19 февраля 1870 года Фридрих Макс Мюллер, один из основателей религиоведения, прочитал в Лондонском королевском институте первую лекцию, посвященную сравнительному изучению основных религий мира, и позднее вошедшую в известную работу «Введение в науку о религии» [F. Max Muller. Four Lectures Delivered at the Royal Institution. L.: 1873]; российский читатель может познакомится с ней в дореволюционном переводе А.М. Гилевича [Мюллер Ф.М. Религия как предмет сравнительного изучения. Харьков: 1887] или в современном переводе Е.С. Элбакян [Мюллер Ф.М. Введение в науку о религии. М.: 2002].

Впрочем, наука о религии, как проект, выстроенный по образцу науки о языке [См.: Мюллер М. Лекции по науке о языке. М.: 2009], не появляется у Мюллера на пустом месте – и отнюдь не исчерпывается его знаменитым «Введением»; ему предшествовало ряд небезынтересных размышлений по поводу миссии, целей и задач новой области знания, сомнений по поводу реализуемости её исследовательских программ. Сегодня из многообразия размышлений основоположника «науки о религии» мне хотелось бы кратко раскрыть только одну тему: парадокс соотношения объема эмпирического материала и возможностей исследователя.

Тремя годами ранее «Введения», в предисловии к первому тому своих «Стружек из немецкой мастерской» Мюллер пишет: «наука о религии, быть может, последняя из наук, что человеку предначертано создать; она изменит облик мира и дарует самому христианству новую жизнь» [Max Müller. Chips from a German Workshop. L.: 1867. Vol. 1, p. XIX]. Однако, немногим выше мы можем встретить следующее рассуждение: «за последние пятьдесят лет накоплено сверх всякой меры новых и аутентичных материалов для изучения религии, но трудности в освоении этих материалов таковы, что я сомневаюсь, пришло ли время определить, по образцу науки о языке, очертания науки о религии» [Ibid., p. XII].

Мюллер понимал – нет недостатка в материалах для исследователей религии, но освоить несчетное множество источников вряд ли представляется возможным. Полное постижение Вед, Зенд-Авесты, Типитаки, Ветхого Завета, Корана или священных книг Китая – это труд всей жизни [Ibid., p. XIV]. Как же один человек окажется в состоянии обозреть весь целостный мир разноликих религиозных традиций?

Мюллер не дает ответа на этот вопрос. Честно говоря, и по сей день ответ на этот вопрос представляет собой проблему, так как здесь мы сталкиваемся с парадоксом. Совершенно определенно, что эмпирический материал, необходимый для нашего исследования, значительно превосходит наши возможности его обработки; интересные дополнительные возможности, предоставляемые техническими средствами, не стоит переоценивать.

Как гласит известный мюллеровский афоризм, «тот, кто знает одну [религию – П.К.], не знает ни одной» («He who knows one, knows none») [Мюллер Ф.М. Введение в науку о религии, с. 20]. Мы, дети информационного общества, понимаем: и одной религии сегодня «знать» невозможно – слишком уж много о ней накопилось фактических сведений. Таким образом, представление о возможности хоть сколько-нибудь полного знания религий, всей совокупности религиозных традиций мира в истории и современности, выглядит несколько нелепо.

Другая сторона, к которой нередко тянет неугомонный ум измученного обилием источников и исследований ученого, представляет собой фундаментальное отрицание необходимости фактических знаний. Действительно, есть ли смысл учить имена божеств какой-либо экзотической религиозной традиции, оригинальные термины той или иной религиозной системы, даты религиозных собраний и решений – коль скоро все эти фактические сведения можно найти в интернет, книгах и энциклопедиях? Подобная негативистская позиция с течением времени укореняется в умах все большего количества исследователей религии. Однако, подобно тому как изучение языка невозможно без ежедневной напряженной работы по заучиванию непонятных слов (и только потом они складываются в систему), изучение религии на деле невозможно без обращения к необозримому массиву фактических данных.

В этой парадоксальной ситуации для честного исследователя возможны только два выхода: условно их можно было бы назвать героическим и синергийным (безостносительно к т.н. «синергетике»). Героическое решение проблемы соотношения океана источников с одним-единственным познающим субъектом следующее: ученый должен смело отправиться в бесконечное путешествие от одного источника к другому; путешествие, которое заканчивается только вместе с [научной] жизнью. Шансов на полное постижение предмета, конечно, нет (эмпирический материал необозрим), но предложенный путь, по крайней мере, хотя бы выглядит достойно.

Другой путь можно назвать синергийным: религиоведческое исследование должно осуществляться если и не в институции или сообществе (по причинам, прекрасно описанным в любой работе по социологии науки, начиная от «Академических банд» Томаса Дж. Шеффа), то сплоченной группой специалистов в разных областях религиоведческого знания. Ещё Корнелис Петер Тиле тремя десятилетиями позже Мюллера в своих «Основах религиоведения» приходит к мысли, что, поскольку невозможно быть одновременно антропологом, историком, психологом и философом религии, необходимо «разделение труда» [Tiele C.P. Elements of the science of religion. Edinburgh; L., 1898. Vol. 1, p. 19] между представителями отдельных дисциплин, теоретически утверждая тем самым – впервые в истории религиоведения, – необходимость коллективной религиоведческой работы. Соответственно, к компетенциям религиоведа Тиле добавляет обязанность разбираться в контексте исследования; религиовед должен «быть специалистом в материале, с которым работает, несмотря на то, что нашли его [материал – П.К.] другие» [Ibid.].

К сожалению, и по сей день можно встретить специалистов, не справившихся с решением проблемы, описанной Мюллером: потупив очи долу, они либо предельно атомизируют свою исследовательскую тему, либо, что более вредно для науки, скачут «галопом по европам», редуцируя науку – дело по определению сложное и труднодоступное, – к запросам жаждущего хлеба и зрелищ общества потребления. Остается надеяться, что не все религиоведы склонятся пред сладостью легких путей, и что героический и (или) синергийный исследователь найдет свое место в будущем науки о религии.