Если можешь, прости…
 Муж с первого же момента нашего знакомства показался мне мягким и безвольным человеком. Что ни попросишь – сделает. Речь, конечно, о разумных пределах – звезд с небес я не требовала, да он бы и не взялся за такое бестолковое занятие. Но мои предположения оказались верны…
У меня, у красивой, успешной, сильной, уверенной в себе и перспективной женщины - был сильный ожог - на меня упала кастрюля кипящего супа. Помню: я бежала из кухни в комнату по прихожей и просто кричала от боли. Время остановилось, что ли, но когда во время этого нелепого и вынужденного кросса я увидела в комнате – прихожая в этот момент мне показалась длиннющей! – врача, этакого стройного и симпатичного бородача в дымчатых очках, обнявшего себя от страха руками и застывшего на месте, то подумала: «Это – ОН! И мы будем вместе…»
Мой будущий муж, тогда врач «скорой помощи», приехавший на свой первый в жизни вызов, рассказывал: «Когда я тебя увидел такую – в мини-бикини, обмазанную чем-то блестящим, я забыл обо всем…» Меня добрые соседи обильно смазали подсолнечным маслом, а я, видя, как ведет себя доктор, КАК смотрит на меня, облитую борщом, – со страхом и трепетом - закричала ему чуть ли не кокетливо: «Ну, сделайте хоть что-нибудь!» И что же? Он, прекрасно зная, что обезболивающего эффекта не будет, если обычным средством меня обработает, стал руки, спину, на которых еще мирно покоились кусочки картошки из борща, капусты и даже лаврового листка, опрыскивать чем-то специальным…
Тогда я, грешница, подумала (слава Богу, не коварно, а с радостью: наконец-то нашелся): да, с ним можно делать, что хочешь. Как же я теперь сожалею, что в тот момент не приняла другой помысел: как он безмерно добр, да он пойдет на любую жертву из чувства, имя которому – настоящая любовь... Я бы не допустила многих ошибок…
Долгие годы, вплоть до крещения мужа, мы жили очень сложно. Как, собственно, и все, кто не знает Бога. Семья находилась на грани разрыва неоднократно. Причем, чаще всего виновны были обе стороны. Муж потом признавался: «Ты не давала мне «порулить», все делала сама. Как мужиком-то становиться? Вот и топал ногами». Хотя «топал ногами» - это условно. Он по-своему пытался спасти семью, «вразумляя» своими методами зарвавшуюся красавицу жену-журналисточку. То не позвонит с работы. То промолчит, когда мог бы что-то сказать. Да что там, разные методы были, и они имели воздействие. Но он НИКОГДА не оскорбил меня просто обидными словами или поведением, не повысил на меня – взбалмошную и своенравную барышню – голоса. В отличие от меня, не жалевшую ни сил, ни слов, ни эмоций для того, чтобы сорвать свою обиду, казавшуюся очень сильной, доказать свою правду и несостоятельность мужа-врача, получавшего довольно скромную зарплату, но приносившего в дом все – до копеечки…
А потом мы изменились резко. Оба. В один момент. После того, как муж принял крещение, мы обвенчались. И только лишь много лет спустя, когда стали в буквальном смысле одной плотью, как бы два в одном, и он, и я поняли - это было действие поддерживающей благодати, которую мы, вместо того, чтобы растрачивать бережно и с умом, израсходовали без оглядки, жадно и неразумно.
Хотя плоды были. Во-первых, мы почувствовали, что ответственны друг за друга. Во-вторых, мы, узнав, что аборт – грех, несмотря на возраст – а нам было почти по сорок – родили третьего ребенка. В-третьих, мы, конечно, наделали много глупостей, которые делают обычно неофиты, но все это пошло нам на пользу. В-четвертых, постепенно воцерковляясь, идя очень тернистым путем, мы все время искали «клей» для укрепления нашей хрупкой в этом безжалостном мире ячеечки – семьи…И нашли его. Это была заслуга моего мужа. Ценой неимоверных усилий он научил меня главному. Прощать и просить прощения…
Сказать, что мы были идеальной семьей, было бы нечестно. Парой мы были красивой, эффектной, хотя и не старались ничего для этого сделать. Даже уже будучи в годах, производили впечатление – многие не скрывали удивления, узнав, что мы не любовники, а супружеская пара. Муж – с бородой и красивыми усами, в тех же дымчатых очках, с длинными волосами и практически весь в джинсовом, и я – в каких-то копеечных очках (красиво очень смотрелись!), практически не накрашенная, одетая тоже в джинсовом стиле, ходили под руку, нас везде видели только вместе. Он всегда подавал мне руку, выходя из транспорта. Подавал пальто. Нежно, незаметно мог послать мне в маршрутке или каком-то другом публичном месте губами поцелуй - было неловко за многие такие жесты, и я злилась, а он не обращал на это внимания, только добродушно и снисходительно улыбался. Самые вкусные и лакомые кусочки – мне. Что бы жене не захотелось – без проблем! Мы ходили вместе на этюды. Если приходилось бывать в компании, танцевали только вдвоем. Причем он так красиво ухаживал за столом, что смотрели не на виновников торжества, а на нас! Он не давал мне носить тяжелые сумки. Не допускал до стирки. Сам готовил для собаки. Копать огородик – это только его дело, как и полив саженцев, обрезка винограда, деревьев. Когда я, вся из себя православная, ходила на клирос – читать, регентовать и исполнять другие «послушания» (хотя мое главное послушание тогда было – растить дитя, поддерживать огонь в домашнем очаге), он терпеливо нес другое послушание – держал на руках на службе нашу младшую, утирал ей носик, кормил. Перед исповедью я всегда его искренне просила: «Ну, скажи, какой у меня грех самый-самый? Тебе ж видней». Он каждый раз со своей неповторимо доброй улыбкой говорил: «Да ты – само совершенство, какие недостатки… Хотя у тебя есть такой мааааленький недостаточек…» Он очень деликатно мне сообщал об очередном единственном недостаточке, а я еще оставалась недовольна – не может быть, я же такая-рассякая. Потом, спустя годы, поняла: если посчитать эти все единственные, какая бы получилась некрасивая картина. Но как же нужно было любить… Даже тогда, когда мне пришла в голову мысль о «чистой жизни» - как брат с сестрой, он пошел и на это. А когда я заговорила о монашестве… Он и тут уступил: поехал в монастырь – за советом (правда, эту мою бредовую идею не дал совершить Господь – у нас была другая миссия). Ой, да сколько может сотворить злонравная жена… Но муж поступал терпеливо, никогда не рассчитывая на эффект или на благодарность. Он просто любил меня – как немощную бестолковую жену, как непослушное дитя….
В семье, уже несколько сокращенной, ведь старшие уже имели свои семьи, и с нами оставалась только младшая дочь, муж тоже старался сделать все возможное, чтобы не довести наши отношения до пожара, даже несмотря на мои попытки «рулить». Когда возникали споры, он реагировал очень своеобразно. И это, думаю, спасало от продолжения конфликта. Первое – он, после небольшой паузы – думаю, молился, а потом молча, с очень скорбным выражением лица уходил в свою комнату. Второе – буквально через несколько минут он подходил и говорил: «Зая, ты меня прости, грешного…» Я забывала все и, довольная, что все так быстро решилось, продолжала летать, делая свои дела.
А однажды, когда он в очередной раз подошел с этим «Зая, прости меня, грешного…», я, сама не понимая, что делаю, выпалила ему в ответ: «Это ты меня, если можешь, прости, это ж я виновата»…Ошарашенная произошедшим, я тогда быстро удалилась в свою комнату. Долго лежала на диванчике в обнимку сама с собой и… рыдала тихо, но сладко. Молилась за мужа, благодарила Господа. Каким же терпением Он его одарил… Сколько нужно было ждать, чтобы я произнесла эти заветные слова…Как долго он ждал этого момента… Но таки дождался… Как же радостно было не только мне, когда я первая летела к нему с этим: «Если можешь, прости. Я была так не права…» А он мне: «Бог простит, а я – так тем более!» Мы обнимались и продолжали жить.
Назвать последние месяцы нашей жизни с мужем трудными – значит, ничего не сказать… Он был болен. Причем, подозреваю, что, как врач, он знал об этом…Он не любил лечиться, только подлечивался – чтобы женушка не расстраивалась. Он устал. Газета, о создании которой он мечтал, которую мы тянули с ним до последнего вдвоем, с помощью Божией и помощью посылаемых Им людей, шла тяжело, и мы отдали ее во вновь созданную в нашем городе епархию. Муж стал избегать даже короткого общения с кем-либо, и даже с нами, домашними. Уверена – по любви к нам. Дабы мы не видели его таким. Несдержанным, поскольку болезнь давала о себе знать, и он не терпел ни малейшего шума. Не говоря об упреках и проч. Нелюбящим, т.к. сил уже не было ни на что. Слабым и беспомощным, ведь он на глазах терял силы – в доме ничего не мог делать, не говоря о длинных походах в магазин и проч. Даже когда в «скорой», которая, пугая на дороге прохожих сиреной, везла мужа, исколотого медбратом, по избитой дороге в реанимацию, и его шатало из стороны в сторону, а я попыталась его придержать за руку, он отвел ее и непривычно грубовато отрезал: «Не держи. Сам обойдусь». Чтобы не разжалобить жену. Чтобы она не расстроилась…
В реанимации, еще не зная, каким будет вердикт докторов, я открыла молитвослов, и это был канон «молебный при разлучении души от тела». Открыв во второй раз на перечислении грехов, все поняла, и бессильно заплакала. А врач, пришедший через несколько минут, и не скрывал ничего: «Шансов нет НИКАКИХ». «Умоляю, дайте проститься с мужем» - только-то и прошептала я…
Глаза смерти я видела уже дважды. А у мужа они становились такими постепенно, он даже не давал мне заглянуть в глаза. Но ТАКИМИ, как в день смерти, за несколько часов, я их еще не видела. Он, поняв, что я все вижу и могу еще больше страдать, резко сказал: «Ты не слышала, что сказал тебе доктор? Езжай домой, там дочь ждет…» «Может, священника?» - спросила я несмело, хотя он недавно исповедовался, накануне нас с ним соборовал батюшка. «Нет, утром, - сказал муж, отвернув лицо. – Зачем беспокоить людей…» Он, явно зная, что уже на исходе его жизнь, и тут проявил любовь…
Читая следующие строки, кто-то может просто усмехнуться. Но это было! Врач сказал, что муж не умер, а как бы уснул. Пальцы его правой руки, сложенные в крестном знамении, были теплыми. А на лице его была… улыбка. Мол, все хорошо, женушка. Я доволен, а ты даже и не вздумай страдать… Ведь все получилось, как договаривались…
Вроде уже окончена жизнь человека, сумевшего сделать в этой жизни не только то, чего шутливо требуют в миру: дом построил, дерево (сосеночку) посадил, детей вырастил. Даже жену неразумную воспитал… А нет, он и тут, за гробом, «постарался» ради жены. И на литургии гроб стоял, как она мечтала, когда с ним говорила о смерти. И под орехом он побыл, как договаривались – она ради дочки не хотела, чтобы гроб – что его, что ее - вносили в дом. Даже умер он «удобно» - в пятницу, а в воскресение, на Казанскую, его любимую икону Божией Матери, похоронили. Да и на кладбище нашелся хор певчих, которые красиво и печально спели «покойны» и проч. И заказную литургию жена смогла подавать каждый день, ставя свечи… Ведь сюда, в этот город, где есть храм с совершением каждодневного богослужения, несмотря на мои протесты, привез меня именно он. Как будто зная, что будет дальше и как.
…Живя с мужем, я раньше горделиво роптала: «Вот бы одной остаться, хоть ненадолго. Даже молитвы, мол, нет, и комната проходная… Все надоело…» Муж говорил: «По твоим святым молитвам Господь и приберет меня. Я ж, если ты первая уйдешь, без тебя не проживу и минуты. А еще ж дочку поднять нужно…» А теперь я одна. И не молитве себя посвятила. Ведь приходится делать все – воспитывать дочь, вести домашнее хозяйство, зарабатывать - за двоих. За себя и за мужа…
Одиночество – удел вдовы. Наказание? Скорее - вразумление. Если б можно было все вернуть, прожила б по-другому. Главное - не переча! Ведь только сейчас поняла, как во многом он – как глава семьи – был прав, как много претерпел из-за моей чрезмерной гордости и из-за своей же уступчивости. Теперь без конца прошу у мужа прощения, как только что вспомню: «Прости меня, если можешь, прости…» Ну зачем я его укоряла, что он не там дорогу перешел, ведь теперь сама тут хожу – так удобнее. Зачем я «пилила» его, что лампочки экономные купил – ведь теперь денег сколько экономлю на них. Зачем становилась на сторону дочки, когда отец ее вразумлял за лень и проч.? Ведь теперь это самое делаю я… А зачем ворчала, когда он молился по полтора часа по утрам: «Вот, фарисей, подолгу молишься, а родных не любишь». На что он отвечал: «Откуда тебе знать – о чем я сейчас прошу у Господа»… Ведь все, что он ни делал – корил кого-то, вразумлял, делал по любви… Сколько этих зачем, которых могло бы и не быть…
Страдаю от своей вины. Да, была «сотрудницей жизни» или «потрудилицей и сослужебницей», как называли в старину добрую жену, старалась изо всех сил. Но, хоть и незаметно, все время стояла «у руля». Гордая и неприступная, при этом с видом великомученицы… Не сомневаюсь: муж меня простил. Еще здесь, на земле. За все. Ведь любил. А еще научил любить и свою бестолковую, гордую, но такую любимую и дорогую половинку… Прошу и Господа, вспоминая какой-то грех мужа: «Прости его, ведь он ТАК любил Тебя, даже до последнего издыхания своего исповедовал Тя!»
Вот так Господь учит гордых – жить и молиться. Как же жаль, что не видать плодов этого моего искреннего и такого настоящего покаяния! Хотя, почему их нет? Они есть, иначе я все это и не написала бы. Только вот, к сожалению, плоды-то запоздалые, и достались они такой дорогой ценой…
|
