Mongoose

В Спасо-Вознесенском соборе Самары всегда можно видеть пожилую женщину в иноческом облачении. Зовут ее матушка Лукина, а мирское имя ее – Лидия Васильевна Полищук (урожденная Вавилова). Несмотря на годы, она энергична и деятельна. Живое радостное лицо светится улыбкой и любовью к людям. Но мало кто знает, что инокиня Лукина – участница Великой Отечественной войны, старшина запаса подъемного состава. Награждена двумя орденами Великой Отечественной войны – первой и второй степени и десятью медалями. После войны матушка четыре года работала учителем в школе райцентра Елховка. В 1951 году переехала в Куйбышев и много лет преподавала в школах города русский язык и литературу, была завучем, позднее директором школы. Неоднократно ее избирали председателем союза учителей Куйбышевского района. Выйдя на пенсию, по благословению протоиерея Иоанна Гончарова она еще десять лет преподавала в 129-й школе Самары необычный для того времени предмет – историю Православной культуры. В те годы для учителя это был нравственный подвиг.

Недавно матушка Лукина передала в Самарскую епархию пять тетрадок – свои воспоминания о том, как Бог спасал и берег на войне верующих бойцов. С согласия инокини Лукины мы публикуем часть из ее воспоминаний.

На фронт

Из нашей большой семьи Вавиловых на войну ушли шесть человек – я и пять моих братьев: Иван, Алексей, Павел, Сергей и Венедикт. Братья пали смертью храбрых в первый же год войны. Мне же Бог судил пройти всю войну.

…В 1941 году мне исполнилось 18 лет. К тому времени я уже училась на втором курсе Ленинабадского педагогического института. В августе месяце вместе с друзьями-студентами мы пришли в городской военкомат, попросились на фронт. И получили отказ. Но после пяти недель ежедневных уговоров я все-таки получила «добро» и по путевке ЦК комсомола уехала в город Энгельс, где шло формирование маршевых батальонов и авиационных полков.

Здесь меня сразу зачислили в школу летчиков – учли, что с 1940 года я состояла в ОСОАВИАХИМе, прыгала с парашютом. Я не скрывала, что мечтаю стать пилотом в авиационном полку, который в Энгельсе формировала Герой Советского Союза полковник Марина Михайловна Раскова.

Учеба в летной школе продолжалась месяц. На выпускных экзаменах я набрала высокий балл и уже готовилась к мандатной комиссии. Между тем сотрудник СМЕРШа предупредил нас, девчонок: в автобиографии писать только правду. Я и написала, что мой отец-священник осужден по 58-й статье.

Когда на «мандатке» об этом прочитали вслух, разразился скандал. Но больше всего по поводу моего письменного признания сокрушался комиссар учебки Василий Иванович Чернов. Ведь я была не только способным курсантом, мне доверяли выпускать стенгазету и боевой листок, я хорошо рисовала. Комиссар помог избежать неприятностей, направив меня с запечатанным пакетом обратно в Ленинабадский горвоенкомат. Откуда меня вскоре направили в… Алма-Атинскую школу летчиков.

Здесь учеба продолжалась всего несколько недель. Трижды поднималась я на учебном стареньком ПО-2 в небо, каждый раз по семь-девять минут. Вот и все практическое обучение. В январе 1942 года нас, выпускников школы, отправили в теплушках северным маршрутом на Волховский фронт. В вагонах красного цвета были оборудованы двухъярусные нары. В центре теплушки на кирпичах стояла бочка-печка. Уголь мы выпрашивали у железнодорожников на коротких остановках. Через месяц прибыли в Череповецк.

Служить я попала в 10-ю общевойсковую армию, в 273-ю авиационную дивизию.

Летчики-сержанты – а летали они на ИЛ-2 – в полет не брали парашют, поскольку в тесной кабине он сковывал движения. Одни считали это молодецкой удалью, другие, как бы сейчас сказали, лихачеством. А на деле это было грубейшее нарушение инструкции. Следить за точным ее соблюдением командир полка и поручил мне. Теперь я каждый раз перед вылетом проверяла экипажи на наличие парашютов.

На льду Ладоги

Часто посылали нас, девчонок, и на спецзадания. В составе группы из 25-30 человек выбрасывали в ночном небе на Ладогу – принимать на льду грузы с тяжелых бомбардировщиков для блокадного Ленинграда.

Такие рейды тщательно готовились, секретность была наивысшей – о содержании боевой задачи мы узнавали непосредственно перед десантированием. Но по экипировке девчонки догадывались, что предстоит выполнять. На нас всегда были новенький комбинезон с двойной меховой подкладкой, шлем, краги, унты и теплое белье – американские рейтузики с начесом и шерстяные рубахи.

Двадцать минут полета – двадцать минут напряженной молитвы. Я всегда соблюдала мамин наказ: перед началом любого дела 50 раз читать «Богородице Дева, радуйся…»

Прыжок в ледяную темноту, и через несколько минут мы приземлялись в заданном квадрате. Там находили теплые палатки, быстро устанавливали их. Эти палатки служили нам для обогрева и отдыха. А вслед нам уже летели бомбардировщики – с них на грузовых парашютах сбрасывались грузы.

Их необходимо было складировать, потом – загружать на машины, которые уходили в Ленинград.

Но, видно, хорошо работала немецкая разведка. Часто бывало так, что ледяной квадрат накануне нашего десантирования авиация гитлеровцев накрывала бомбами, и мы приземлялись прямо в ледяную купель. Так погибло двенадцать моих боевых подруг. Это уже потом мы научились цепляться за вставшие дыбом льдины, карабкаться по ним…

В таких ситуациях, когда жизнь висит на волоске, понимаешь всю свою малость, безпомощность. «Господи, не оставь!», «Господи, спаси!». Вся надежда – только на Бога. И те из нас, кто вверял свою жизнь Господу, не только быстро преодолевали страх, но и оставались живы.

Двенадцать раз меня выбрасывали на Ладогу. Считаю, за молитвы, за веру и сохранил Господь.

Иван Кузьмич

В блокадный Ленинград помощь доставлялась разным транспортом. Везли машинами, повозками и даже на саночках. Хорошо помню водителя ЗИСа Ивана Кузьмича Платонова – основательного, уверенного в себе солдата. Он не был старым, но нам, 18-20-летним девчонкам, казался дедушкой. Обветренное лицо его с усиками казалось строгим. При загрузке машины он всегда стоял в кузове и сам бережно укладывал мешки и тюки.

На лобовом стекле его машины с правой стороны и на заднем борту была укреплена эмблема Красного Креста. Когда девчонки спрашивали о значении этих «знаков отличия», Иван Кузьмич с явным удовольствием прочитывал нам религиозно-философскую лекцию. Содержание ее сводилось к тому, что «слова крест и крепость – однокоренные».

– А значит, – говорил Иван Кузьмич, – спасение человека в крепости, которая есть Крест Господень. У кого же нет на себе Божьего Креста – тот очень рискует.

В подтверждение своих слов Иван Кузьмич приводил примеры того, как на «дороге погибели» – так он называл «дорогу жизни» – его берег Господь. Особенно впечатлял рассказ о том, как его преследовал вынырнувший из ночных облаков фашистский истребитель. Немецкий летчик несколько раз атаковал беззащитный грузовичок Ивана Кузьмича, но свинец пулеметных очередей какая-то сила каждый раз отбрасывала в сторону. «Спасли Крест и молитва «Живый в помощи Вышнего!» – убежденно говорил Иван Кузьмич. После таких «лекций» многие водители уверовали в Бога. Но не все. Были и такие, кто смеялся над Иваном Кузьмичом, называя его «попиком».

Однажды мы загрузили три машины, и они ушли в сторону Ленинграда. На маршруте оказался участок льда, по которому немцы нанесли бомбовый удар. Грузовик Ивана Кузьмича проскочил гиблое место, а вот две другие машины ушли под воду.

Прием в партию

Несколько раз в месяц, когда появлялось «окно» между боями, я выпускала стенгазету – это была моя внеслужебная обязанность. В очередном номере я изобразила Гитлера – на его лице, полном безсильной злобы и ярости, тикали ржавые часы. Подпись под рисунком была в стихах, она гласила, что часы жизни Гитлера сочтены.

Эту стенгазету увидел комиссар полка. Он долго рассматривал мое художество, а потом ушел, ничего не сказав. Вечером меня вызвали к комиссару на беседу. Я шла по извилистым траншеям, а сердце сжималось от страха. Непрерывно читала молитву «Живый в помощи…». Рука нащупала зашитый в лифчик нательный крестик. «Господи, не оставь!»

«Если узнали, что я дочь репрессированного священника, значит, трибунал», – думала я. Комиссар мог расстрелять меня прямо в штабной землянке, и его за проявленную бдительность и непримиримость к врагам народа наградили бы орденом. «А если для забавы зовет?» Эта мысль испугала еще больше – я расстегнула кобуру пистолета, решила: если начнет приставать – застрелю.

– Стенгазета ваша мне понравилась, – с этого начал разговор комиссар полка. – Я уже навел о вас справки – воюете вы хорошо. Предлагаю вступить в ряды Коммунистической партии…

Во мгновение вспомнилась вся моя жизнь, а после, как озарение, слова Евангелия: «Волос с головы человека не упадет без воли Божией». Прожитые годы убеждали: Господь любит меня, бережет, спасает. Значит, и предложение комиссара – не его воля, а воля Божия… А Господу надо во всем покоряться. Ведь партбилет мне предлагали не для карьеры, а на поле брани. А там ему была другая цена.

Комиссар тем временем придвинул ко мне чистые листки бумаги:

– Пишите заявление…

Шла война, и в ряды коммунистической партии часто принимали без обязательного присутствия на партийном собрании и парткомиссии. Я вернулась в свое подразделение. Через некоторое время мне вручили партийный билет. До сих пор не уверена, что тогда правильно поступила. Но что было, то было.

Две семечки

Произошла эта история весной 1943 года. Экипаж самолета ПО-2 получил задачу вылететь в заданный район и нанести бомбовый удар по цели. Помню, что из двух девчонок-пилотов одну звали Сашей Акимовой. А вот имя другой девушки, к сожалению, забыла.

ПО-2 – этот небесный тихоход, его еще называли «керосинкой», – летал в основном по ночам, поскольку днем он становился легкой добычей немецких истребителей.

С наступлением темноты ПО-2 ушел в небо. В установленное время самолет не вернулся на полевой аэродром. Многие из офицеров сняли пилотку в знак траура, кто-то из девчонок зарыдал о потере боевых подруг. Саша Акимова и ее подруга вернулись в полк через три дня – живые и здоровые. Вот что они рассказали.

В заданном квадрате их встретил плотный огонь немецких зениток. Бомбы на цель сбросить они успели, но тут же самолет был подбит. Спланировали на лужайку, благополучно приземлились. Девушки понимали: через несколько минут район приземления самолета будет оцеплен немцами. По их следу пустят овчарку. По человеческому разумению, шансов спастись у них не было. Оставалось уповать на чудо. Но наши героини были верующими. Они молились перед полетом. Стали просить Господа спасти их и теперь.

Немцы действительно быстро нашли подбитый самолет. Не обнаружив экипажа, приступили к блокированию района. Но прежде чем кольцо блокады замкнулось, девушки успели выскользнуть из него. Удивительно было и то, что собаки не взяли их след.

Они шли на восток – несколько десятков километров. Шли в той одежде, в какой вылетели на задание – в летных комбинезонах. Поэтому обходили населенные пункты. «Чем питались?» – потом спросят их. Саша Акимова сказала, что в кармане комбинезона она обнаружила две семечки от подсолнуха. Их поделили и съели с молитвой – больше голода они не чувствовали.

Но впереди была линия фронта. Кто воевал, знает, что даже опытнейшим войсковым разведчикам редко удавалось без потерь пересечь линию фронта. Но девушки прошли незамеченными не только через немецкие позиции, нейтральную полосу, но и буквально свалились на головы нашей пехоте на переднем крае. За что пехотные командиры получили хорошую нахлобучку – как могли просмотреть?

Однако опыт преодоления линии фронта двумя девчонками-летчиками не изучался в войсках, поскольку на все вопросы они твердили одно и то же: «Нам помог Господь!».

После соответствующей проверки Саша Акимова и ее подруга вернулись в боевой строй.

Через тридцать лет офицеру запаса Александре Акимовой было присвоено звание Герой Советского Союза.

Предатель

Недалеко от нашей авиационной части находились крупные интендантские склады – отсюда шло снабжение продовольствием, обмундированием и горюче-смазочными материалами передовых полков и дивизий. Обычно такие склады-арсеналы находились под тройной охраной. Подбор часовых в них был очень тщательный.

И вот однажды ночью, при смене часовых, на внутреннем посту был обнаружен мертвым часовой – кинжал по рукоятку торчал в его спине.

На войне смерть бойца не удивляла. Но здесь был иной случай. Командованию стало ясно – убийцей является кто-то из личного состава тыловой части, поскольку проникнуть на внутреннюю территорию складов извне было практически невозможно. СМЕРШ буквально вывернул всех наизнанку – и безрезультатно.

О том, что у соседей ищут предателя-убийцу, стало известно и у нас. Мое сердце сжималось – если начнут проверять наш полк, могут узнать о том, что мой отец был осужден по 58-й статье. А поскольку данный факт своей биографии я скрывала, это могли расценить как предательство. В те тревожные дни я непрерывно читала псалом «Живый в помощи Вышнего», просила Господа помочь поймать бандита.

Прошло время, все понемногу стало успокаиваться. Но вот снова убит часовой, убит тем же способом – ударом кинжала в спину. На этот раз СМЕРШ предпринял безпрецедентные меры – кроме тотальной проверки были задействованы групповые дозорные секреты, в отрытых траншеях-щелях засели наблюдатели. Постоянно осуществлялось парное патрулирование территории…

Шли дни за днями, люди находились в страшном напряжении. Бойцы отправлялись на посты как на передовую. И вот в одну из ночей молодой солдат по имени Иван, заступив на пост часовым, изготовил из подручных средств чучело и установил его на посту. А сам спрятался рядом. Глубокой ночью Иван услышал, как мимо него, по направлению к чучелу, кто-то ползет. Когда этот некто привстал и с силой метнул кинжал в чучело, Иван открыл огонь из автомата по его ногам. Затем была короткая схватка – часовой связал, как он считал, диверсанта, а затем дал несколько очередей в воздух. По тревоге был поднят караул – вскоре группа бойцов уже была на посту. Каково же было потрясение солдат и офицеров этой части, когда в диверсанте они узнали своего командира-полковника.

Почему этот старший офицер стал изменником Родины, я так и не узнала.

«Кукушка»

Настоятель Вознесенского собора протоиерей Александр Урывский с насельницами богадельни при этом храме (крайняя слева – инокиня Лукина)

В конце апреля 1945 года наша авиационная часть дислоцировалась в районе города Кузнеца, недалеко от Варшавы. Бои к тому времени уже закончились. Весна вступила в свои права – распускались деревья, зеленела трава, в лесу было много цветов. Мы жили радостным ожиданием победы.

В один из таких тихих солнечных дней вместе с Зоей Щегловой, моей неразлучной подругой, мы шли по лесной тропинке в сторону полигона, где обычно укладывали боевые парашюты. Помню, Зоя что-то радостно мне говорила – вспоминала о своем ребенке, которого не видела несколько лет. Неожиданно подруга, словно споткнувшись, рухнула на землю. Наклонившись, я видела, что у нее изо рта идет кровь, а выше правого глаза зияет пулевая рана. Мгновенно ожгла мысль – «кукушка»! Так мы называли снайперов врага, которые устраивали свои огневые точки на деревьях в районе расположения наших войск.

Дальше я уже действовала по инструкции – резкий бросок в сторону кустов, затем по-пластунски преодолела открытое пространство и через несколько минут уже была в штабе части.

По тревоге был поднят полк, и район, где находился снайпер, оцепили. С наступлением ночи разведчики приступили к поиску снайпера.

А я в это время безутешно рыдала. Немного успокоившись, решила во что бы то ни стало отомстить за свою боевую подругу – застрелить «кукушку» из табельного оружия. Я хорошо знала, что пленного без суда и следствия убивать нельзя, за это давали десять лет лагерей. Но чувство мести оказалось сильнее страха наказания…

Теперь я уже с нетерпением ожидала, когда меня позовут на допрос снайпера – в качестве свидетеля. О военном трибунале старалась не думать.

Из штаба части посыльный пришел за мной уже утром. По дороге он сообщил, что «кукушку» поймали. Снайпер представлялся мне матерым гитлеровцем, от чего решение его уничтожить еще больше окрепло. Я незаметно достала пистолет, сняла его с предохранителя, крепко сжала рукоятку. Вот и штабная землянка.

Спустившись в нее, в самом углу, в полумраке, я наконец разглядела «кукушку» – не головореза-эсэсовца, а заплаканного мальчика-немца одиннадцати лет. Он сразу узнал меня и начал громко рыдать, размазывая слезы по грязному лицу. Когда первое потрясение прошло, я испытала стыд…

На допросе этот юный немец показал, что их, шестерых мальчиков-снайперов 11-12 лет, вместе с инструктором ночью сбросили с самолета в тыл советским авиационным частям с задачей убивать как можно больше красных командиров. В прицеле его снайперской винтовки мы оказались вместе с Зоей, но первой убить он хотел именно меня, поскольку я была выше Зои ростом. Но Господь в очередной раз отвел от меня смертельную беду.

В последние месяцы войны Гитлер создал несколько снайперских школ, в которых обучались мальчики. Им внушали, что именно они смогут переломить ход войны в пользу Германии.

А тех шестерых мальчишек-снайперов и инструктора вскоре поймали.

«Ничего. Бог поможет!»

В годы Великой Отечественной войны на фронт было призвано более одного миллиона женщин. Им я посвятила это маленькое стихотворение.

Судьбу своих полков деля по-братски,
Девчата числились в военных списках,
Нас тоже хоронили по-солдатски
Под звездами фанерных обелисков.

В числе самых востребованных на войне женских профессий были профессии врача, медсестры и санитарки.

Моя подруга Мария Горностаева, кстати, тоже родом из Елховки, служила в одном из прифронтовых лазаретов. Вот какую историю она мне рассказала.

Однажды в госпиталь привезли солдата с тяжелым ранением в ногу. Пролежал он пять месяцев, а рана не заживала. В очередной обход рядом с Сергеем, так звали раненого солдата, остановились врачи. Палатный зачитал историю его болезни и в конце говорит: «Безнадежен, начался общий сепсис». Общее заражение крови подтвердилось, и Сергея перевели в палату для умирающих. Теперь боец все чаще терял сознание – верный признак приближающейся смерти.

Однажды, придя в себя, он увидел рядом санитарку Марию Горностаеву, которая полушепотом произносила какие-то непонятные слова. Прислушался и понял: девушка молится. Потом санитарка протерла его лицо водой и снова стала молиться. Сергей напрягся, снова вслушался: Мария просила Бога спасти его!

Разволновавшись, он открыл глаза. Девушка погладила его по голове и как об очень важном сообщила: «Сережа, ты обязательно поправишься!». После этого дала ему выпить воды, назвав ее святой.

Как умирающего, Сергея к тому времени уже сняли со всех норм довольствия. Марии приходилось кормить его с ложечки.

Каждый день девушка приносила пузырек со святой водой и кусочек просфоры. Разговаривали они мало – девушка подолгу молилась. Врачи, видя старания Марии, только недоуменно пожимали плечами.

Через две недели Сергей пошел на поправку. К тому времени он уже выучил молитвы «Отче наш» и «Богородицу». Удивленные воскрешением «мертвеца», врачи только разводили руками. Выздоравливать его отправили во фронтовой госпиталь.

Отправляясь на фронт, Сергей дал себе два обещания: если останется жив – то женится на Марии и поступит в Ленинградскую Духовную семинарию. Родом Сергей был из этого города.

Пока шла война, они переписывались. Каждый день получал Сергей от Марии письма. Часто писал и сам. Закончил войну Сергей под Берлином и, демобилизовавшись, уехал в Ленинград. Мария к тому времени была уже в Куйбышеве.

Поступить в семинарию оказалось делом трудным. Его много раз вызывали в горвоенкомат, стыдили: «Позор – лейтенант запаса, кавалер боевых орденов – и в попы!». Вызывали и в органы – угрожали репрессиями.

Но по вере его Господь все устроил: офицер-фронтовик успешно окончил Духовную семинарию и был рукоположен в священники. А перед этим была скромная свадьба. Мария Горностаева стала его женой.