Mongoose

Ребенку, у которого зимняя обувь превосходного качества градуируется от +5 до –15 и от –15 до –30, трудно или даже невозможно понять неописуемое счастье девочки, жившей в подмосковном городке всего лет эдак 50 назад, выпущенной на волю в разных ботинках.

Мама просила своих жильцов, чтобы те не отпускали 9-летнюю Наташку на мороз – ну нет у нее ботинок, ни зимних, никаких! Ну что она может сделать?! Крутится одна, работает в Москве, еще два старших есть-пить просят. Так уж не пускайте, присмотрите, люди добрые! А Наташке гулять хочется, там вона какие горки! Да жильцы-то, чай, не вечно следить будут, кому неродное-то дитя сдалось! Наташка весь день рылась, отрыла-таки башмаки! Уж больно гулять охота! Разные? Один одного брата, другой – другого? Вы что? Не понимаете, ГУЛЯТЬ ОХОТА?! Нацепила башмаки. Так они не зимние! Это что, на рыбьем меху, что ли? Да ну! Пусть разные, на пять размеров больше, поймите, это просто ОБУВЬ! И на горку.

Это не жалостная картинка, выдуманная мной для назидания, – это мне рассказывала о себе милейшая бабушка одноклассницы моего сына.

Кто не жалел, что вовремя не расспросил своих родителей, бабушек, дедушек об их жизни, что не записал слышанное? Все жалеют и никто не записывает. В детстве кажется, что они вечно будут с нами, да и рассказы их хоть и интересно слушать, однако думается, что так со всеми бывает. Теперь только я знаю, что так, как с ними, со всеми не бывает. Я ОЧЕНЬ далека от мысли, что раньше было всё хорошо и все были хорошие и вообще всё было раньше. «Жизнь у вас какая-то искусственная, надуманная, проблемы смешные, жизни вы вообще не видели, не знаете», – так нередко думает поколение наших родителей. Когда мы в детстве мечтали об итальянских сапогах, папа стыдил нас тем, что ходил в школу в лаптях. Это тоже неправильно. Каждому человеку, каждому поколению выпадает на долю свой крест. Одним – огонь, другим – вода, третьим – безумные информационные технологии и комфорт. Нашим бабушкам и родителям приходилось голодать, нам и нашим детям приходится бороться с искушениями и соблазнами сытой жизни. Им приходилось выживать физически, нашим детям придется выживать нравственно. Что труднее?

Ясно одно: наша сегодняшняя жизнь сильно отличается от жизни прошлых поколений. Всегда ли поколения отделяет такая пропасть непонимания? Судя по тому, что в стародавние времена внучке доставался заветный сундучок с нарядами ее бабушки, ясно, что время не неслось так стремительно в пределах двух поколений.

Маруся в 13 лет

Современному столичному двеннадцатилеьнему парню почти невозможно представить, что его ровесник чуть более полувека назад шел пешком 20 км по бездорожью с тяжелым чемоданом до станции, чтобы потом учиться в уездном городе, живя впроголодь в теснющей коморке с тремя другими такими же голодранцами. Что он же с шестилетнего возраста ходит пешком четыре километра в школу в любую погоду, почти босиком круглый год (почитая учебу высшим блаженством своей жизни), а сам так тощ, что даже волк, с которым он повстречался нос к носу, не позарился на него.

Сытый голодного не разумеет.

Может быть, мы были меньше избалованы и менее сыты и потому слушать бабушку, уютно устроившись на ее мягком животе, любили бесконечно.

А теперь, пройдя свой путь в лучшем случае до середины, все чаще я обращаюсь к бабушке с мольбой и просьбой к ее опыту.

Рафинированность наших детей – не их вина, но их беда.

В качестве восполнения пробелов воспитания своих детей приступаю к повествованию о тех людях и тех судьбах, которые уже не повторятся и не должны быть забыты.

Маруся и Митрофан

Накануне свадьбы Марусе приснился сон. Она идет по полю, покрытому цветами, а навстречу – старичок

Накануне свадьбы Марусе приснился сон. Она идет по полю, покрытому необыкновенными цветами, красота и благоухание которых источают радость. Ей хорошо, и она не может надивиться: бывает ли такое? и за что ей это? В центре поля ее встречает старичок, с лицом, которое бывает только у святых или очень мудрых людей. Он ласково смотрит на Марусю и спрашивает: «Хорошо тебе здесь?» Говорить Маруся не в силах, она просто в полном счастье смотрит на старичка, а он ей отвечает: «Иди, дальше еще лучше будет!»

***

Митрофан в 23 года

Появление Митрофана в крошечной Окуловке, что в тихом, напитанном крепким сосновым настоем новгородском краю, девятым валом прошлось по городку. Девицы забегали от избы к избе, возвещая о приезде невиданной красоты жениха: тихих девушек с нежной, не тронутой солнцем кожей, по северному неторопливых, с глубоко скрытыми чувствами, малоросская смуглость лица, энергичные движения, а главное – сочетание безудержной веселости с ласковостью в глазах покорили мгновенно и всех сразу. Страдания девушек – достанется-то он одной единственной! а может, ждет он на днях приезда своей городской красавицы, которая, конечно же, последовала за ним на край света, в глушь новгородских лесов! – по красоте, жгучему темпераменту и доброму нраву Митрофана усиливала еще и его экстравагантность. Явился он в ярко-зеленом пальто и невероятно пестром галстуке. К тому же был он не пахарь и не тракторист, окончил бухгалтерские курсы в самом Питере, учился на рабфаке (правда, не закончил – из-за голода), слушал самого Маяковского – словом, был фрагментом манящей, полной людей и событий столичной жизни. Девушки покрасивее загорелись надеждой, поскромнее – заранее утирали тайком слезы. Однако Митрофан был приветлив со всеми, никого особенно не выделял, к тому же красавицы за ним не последовало, и вскоре мир водворился между подругами, как прежде.

***

Самым большим счастьем моего детства был, конечно, Крым. Каждый год 3 июля мы уезжали до конца лета туда, к бабушке. Недели за две мы с сестрой садились в «такси», сооруженное из стульев, а на «вокзале» пересаживались в «поезд», с большим комфортом устроенный нами в шкафу. Никогда не скучали мы в Крыму по дому. Что оставляли мы здесь, в пыльной столице? Вечно зеленые яблоки и бледно-розовые чахлые вишни за окном? В Крыму нас всегда ждал какой-то немыслимый праздник жизни. Самая главная наша радость – это, конечно, МОРЕ. Здесь мы полюбили его навсегда. Когда в сентябре наши одноклассники рассказывали нам про Оку или Волгу, мы не разделяли с ними восторгов среднеполосного отдыха. Река, как ни широка и ни знаменита она, просто не может сравниться с МОРЕМ. А немыслимой красоты горы, с их многочисленными пещерами и бездонками, в которые обреченное баранье стадо неизбежно следует за своим оступившимся вожаком? Ароматный лимонный татарник, голубые тучки бабочек, чабрец, ночи под звездами на Замане, полный любовных тайн Бахчисарай, Севастополь… Я уже не говорю про персики и черешню прямо с дерева.

Но была и еще радость, которую мы тогда, принимая как должную, не осознавали вполне. Это была наша бабушка. Какой должна быть бабушка, не мама, а именно бабушка? Что ценят в ней внуки? Мудрость, которая равняется для ребенка умению понять и простить, покрыть от строгости родительской. Без сомнения, бабушка должна быть уютной: здорово, если она хорошо готовит, если нет – пусть умеет баловать внуков, как знает. Моя бабушка готовить не просто умела, она делала это божественно, вкус каждого ее блюда я помню до сих пор и стараюсь повторить. От бабушки веяло каким-то благополучием, и дело здесь не в благосостоянии. Просто вся жизнь ее была подчинена определенным законам, выработанным в течение жизни, в которой у нее царил торжественный порядок во всем. Она очень ревниво охраняла свой порядок: мы никогда не смели сидеть и тем более прыгать на идеально гладко застланной постели, украшенной башенкой из подушек и кружевным подзором. Белье ее было всегда душистым и хрустело, потому что она его крахмалила. Всё у бабушки было опрятно до невозможности (она гладила даже носки!). Она не позволяла выходить из-за стола по нужде, не любила нарушать режим. И хотя у нас в доме была полная воля (прыгаем, где хотим, едим, когда и что хотим), нас бабушкин порядок не стеснял, нам нравилось подчиняться ему, был в нем залог незыблемости, надежности. И потом, неизбежные у таких бесшабашных натур, как наши, нарушения порядка (правда, из любви к бабушке очень редкие) она воспринимала так кротко, что становилось просто стыдно.

Бабушка Маруся с дочерью и внучкой

Моя бабушка была самая настоящая бабушка.

Когда все улягутся спать и черная южная ночь станет еще чернее от затворенных ставен, она стоит на коленях долго-долго

Нет, тогда я не знала, что любовь моя к бабушке и восхищение ею связано с тем, что в ней происходит христианское преображение души. Тогда мне вовсе не нравилось, что она, когда все улягутся спать и черная южная ночь станет еще чернее от затворенных ставен, в платочке стоит на коленях долго-долго. Это отпугивало меня в родной бабушке, было чужим и непонятным. А просфоры, которыми она нас кормила, доставая их из надушенного платка, «на дорожку», когда мы отправлялись в горы, я просто выплевывала по дороге к автобусу. Не нравилось мне и выстаивать долгие очереди в августовскую жару в церкви на Яблочный Спас пусть даже с очень красивой фруктовой корзинкой. Я не понимала, чему так радуется бабушка, почему делит на всех освященное яблочко – ведь всего полно! И когда, к огромной радости бабушки, меня повели крестить, здесь же, в Крыму, мне нравилось только то, что мое новое платье в цветочек отбрасывает цветную тень и что потом меня поведут в кафе-мороженое. А бабушка… чего она плачет с улыбкой на глазах? Нет, всё это было мне чужим даже в моей любимой бабушке. Радовало только то, что она не пугает меня «Боженькой», Который непременно «накажет», как это говорили другие бабульки, и не заставляет меня причащаться, и вообще все это – то, что мне так чуждо, – она скромно проживает сама, никому ничего не навязывая, а просто излучая на всех то, что дает ей сокровенная жизнь ее сердца: уважение, необыкновенную щедрость, заботливость и – может быть, самое главное – неосуждение.

Во всей своей жизни я, к неописуемому моему удивлению, встретила лишь двоих не любивших бабушку. И это был первый крест для моего сознания.

Врожденное ее благородство, безусловное уважение ко всем без исключения делало и в моих глазах важным каждого человека. Все становились не такими злыми, не такими страшными, даже само безумие обретало смысл.

Алла

Алла была страшным беззубым, тощим, лохматым существом, с какими-то дикими глазами, которые никогда не задерживались более секунды на одном предмете. Когда она приходила к бабушке, громким басом выкрикивая какие-то обрывки слов, которые понимала только бабушка, я пряталась за ее спину, украдкой поглядывая на странное, но любопытное для меня существо. Алла была дочерью дедушкиных друзей. Лишенная разума, она довольно рано осталась еще и круглой сиротой. Временами разум ее так мутнел, что приходилось срочно запирать ее в Бахчисарае, в специальной клинике. Как-то раз мне довелось видеть это жуткое местечко: роскошная Чуфут-Кале, сплошь испещренная жилищами подвижников, где человеческий разум искал соединения с сердцем и в некоторых человеческих существах достигал своих вершин, пребывая на земле и постоянно предстоя Богу, а у подножия гор – лишенные рассудка заключенные в небольшом плоском манеже, окруженном невеселыми корпусами, бродили, закинув за спину руки, сидели покачиваясь, дико улыбались или резали воздух нечеловеческими звуками. Потерявшиеся в закоулках собственного разума, водимые случайным обрывком мысли дикие существа. Тоже люди. Вот сюда и привозили бедную Аллу в те моменты, когда она становилась, что называется, буйной. Алла очень возмущалась, просила защиты у бабушки, а потом, посидев в клинике неделю, неизменно сбегала. В остальное время она где-то работала, получала какие-то деньги и проедала их в три дня. Планировать финансы она, конечно, не умела и прочие 20 с лишним дней до следующей зарплаты столовалась, разумеется, у бабушки.

– Тетя Маруся! – гремел ее бас в коридоре.

– А, Аллочка, заходи.

– Тетя Маруся, денег нет, украли. Только вчера зарплату получила, так украли! Бессовестные, а, тетя Маруся?!

– Аллочка, сколько раз я тебе говорила: приноси мне, я буду выдавать тебе понемногу – тебе и хватит на весь месяц. А ты опять конфет налопалась на все деньги!

– Я немножко купила, правда, тетя Маруся, а потом украли, всё до копейки. Дай денег, тетя Маруся.

Бабушка денег Алле не давала, только на обратный проезд, посадив ее в троллейбус, – Алла и эти деньги спустила бы в первой кондитерской: сладкое она любила до трясучки, ела в буквальном смысле килограммами и за один присест. Мы всегда удивлялись, куда деваются съеденные калории: тоща она была, как кощей. Вот бабушка ее и кормила – кому она еще была нужна!

Лето Господне

Как три семьи жили в одной небольшой квартире? Мир в доме царил благодаря бабушкиному терпению и смирению

Терпение у бабушки было безграничным. Жила она в хорошенькой квартирке в самом центре Симферополя. Квартира эта была частью старинного особняка, с необыкновенной красоты тяжелыми резными дверями, лепниной на высоких потолках, красивыми старинными же ставнями. Квартирку эту из трех комнат, одна из которых была проходной, бабушка разделяла со своими сыновьями и их семьями. Как три семьи жили в одной небольшой квартире и умудрились не возненавидеть друг друга? Уверена, что мир в их доме царил благодаря бабушкиному великому терпению и смирению. Летом и без того битком набитая квартира пополнялась новыми шумными постояльцами – нами. Мы – это мама, я и две мои сестры. Сейчас мне кажется это невероятным, но тогда я не видела ничего стеснительного в житье в одной комнате с бабушкой и семьей ее младшего сына, напротив – было очень весело. Дедушка в свое время добыл обширную библиотеку, содержащую всю мировую классику и множество пластинок. Кроме того, наш дядя - младший сын дедушки с бабушкой - увлекался ювелирным делом и альпинизмом. Так что скучать нам не приходилось. Наигравшись в камушки, мы брали палатки, огромные рюкзаки и через горы шли к морю, хранимые бабушкиными молитвами, а потом усталые, но счастливые возвращались к ее бесконечным пирогам и компотам. Это был рай. Но что приходилось терпеть самой бабушке в столь густо населенной людьми и страстями квартирке, одному Богу известно!

***

Иногда, очень редко, всего, кажется, раза два, бабушка приезжала к нам зимой, и снова в нашей жизни водворялось здоровое благополучие, распорядок. Было бесконечно приятно встречать после школы бабушку, всегда сияющую, с румяными щеками, милым шиньоном на голове, такую уютную, вкусно пахнущую борщом и пирожками.

Именно здесь, у нас дома, мы неизменно требовали рассказывать нам одни и те же истории из бабушкиной жизни, которые со временем знали наизусть.

***

– Расскажи, как ты познакомилась с дедушкой!

– Да уж рассказывала сто раз.

Но по бабушкиным глазам, улыбке и румянцу я знаю, что ей приятно вспоминать всё это.

– Да как познакомились? Он когда приехал к нам в Окуловку, так все всполошились: таких красавцев никто не видал у нас. У нас все блондины, спокойные такие, скромные, тихие, а этот горячий такой, веселый. Он сразу всех покорил.

– И ты влюбилась?

– Не-е-ет. Я была самая незаметная, скромная (бабушка имела в виду внешность, а не качество характера). Я и не смела думать о нем. А он вот выбрал меня. Чем я ему приглянулась, не знаю.

– И ты согласилась? – с восторгом предвкушаю я.

– А конечно. Но полюбила я его позже. Дружно мы жили с моим муженьком, душа в душу.

Маруся в период знакомства с Митрофаном

Я смотрю на бабушку, на ее фотографию, когда она была еще девушкой. Нет, красавицей ее не назовешь. Широкое лицо, крупный нос с двумя потешными платформочками (такие же точно достались мне с сестрой), русые волосы, просто убранные в косы, скромное платье. Можно подумать, в те времена все были такими. Однако нет. На фотографии рядом с ней очень щеголеватые миловидные девицы в белых платьях. Благородные, как все почему-то на фотографиях того времени, но более легкие, земные, что ли, создания. Думаю, все они считали себя первыми претендентками на руку Митрофана. А от бабушки с фотографии веет каким-то глубоким внутренним спокойствием, каким-то царственным благородством, строгостью даже. Интеллигентность? Наверное, да. Не в смысле высоких интеллектуальных способностей или всестороннего образования, а в том, что дает просвещение человеку (вернее, может дать): благородство мыслей, чувств и поступков. Ведь об интеллигентности вспоминают именно в связи с поведением, говоря, что так-то интеллигентный человек не поступает, а поступает так-то.

Главное, что отличало мою бабушку от остальных взрослых и что поражало меня еще в детстве, – это ее уважение к каждому. Ко всем без исключения. К ничтожным (в глазах остальных) людишкам. К подлым, в том числе делавшим подлости ей самой. К нам, детям. (А что? Думаете, дети не нуждаются в уважении? Или думаете, мы, взрослые, так часто бываем уважительны к нашим детям?) Никто не мог повлиять на меня так быстро и мягко, как бабушка. Я могла сколько угодно упираться рогами, спорить и отстаивать свою точку зрения, сколько бы до посинения на меня ни кричали взрослые. Но стоило бабушке сказать мне ласково два слова (и дело тут было именно в уважении, которое обезоруживало, разливая ответную мягкость в моем строптивом сердце, а не во внешней вежливости), и я, не узнавая себя, кротко соглашалась на все ее предложения.

Почтение образа Божия в каждом – это и есть интеллигентность

А ее отношение к тем, кого я, по неразумию, считала кончеными людьми, не подлежащими исправлению во веки веков! Меня потрясало, как она может с таким почтением отзываться об одном нашем общем знакомом, который и сам по себе не вызывал теплых чувств, а уж особенно дурно он вел себя по отношению именно к ней. А она в письмах пишет: «Большой привет Х.Х.» Или «Уважаемый Х.Х.» И ни словом, ни намеком о нанесенных ей обидах! Сейчас ее поведение я прекрасно понимаю и могу себе объяснить: моя бабушка – из тех немногих людей в моей жизни, в которых так очевидны плоды веры. Она не просто была предана Богу, не просто регулярно ходила в церковь и крестила своих детей и внуков в самые глухие годы, но в ней христианская закваска (не теория – она не так уж много знала, молилась без Молитвослова, своими словами, с жадностью читала лишь то немногое, что можно было достать в то время, – а именно постоянное внутреннее искание Христа) преображала изо дня в день ее существо, и в первую очередь это выражалось именно в уважении – в почтении образа Божия в каждом. Это, по моему глубокому убеждению, и есть интеллигентность, и происхождение тут ни при чем. Почтение в каждом образа Божия делает человека благородным, и его самого уже нельзя не уважать. От этих людей исходит такая спокойная, могучая сила, они полны такого достоинства, что не почувствовать этого не может даже самый потерявшийся в жизни, самый завравшийся и ничтожный человек. Так оно и было с моей бабушкой.

Помню ее рассказ о том, как ей по должности (она была бухгалтером) пришлось посадить человека в тюрьму. Какой-то проворовавшийся работничек, уже не помню всей интриги, совершал неоднократно финансовые преступления. Бабушке пришлось его обличить (как всегда, с присущими ей простотой, мягкостью и – главное! – без осуждения). Нет, он не как кроткий ягненок воспринял ее обличения, он угрожал ей и свирепел, но не сумел ее смутить. Позже, когда переводили его по городу в тюрьму, она с любовью подала ему гостинцев, он уже не свирепел и гостинец принял.

Вот это царственное внутреннее достоинство, основанное на почтении образа Божия в себе и в каждом, и льется из ее глаз на фотографиях. И сколько угодно, милые барышни, вы могли бегать к парикмахеру и шить новые платья, чтобы в самом обворожительном виде проплыть мимо окон завидного жениха! Митрофан был пленен именно тем, что излучали глаза Маруси.

***

Маруся предупредила сразу своего жениха, что верит в Бога и что, если это смущает его, он может еще раз подумать. «Да ходи, сколько хочешь, в свою церковь, а я тебя буду встречать».

– И встречал, всю жизнь. Сам, правда, никогда не ходил. Время такое было, да и большой начальник он был, – оправдывала его бабушка.

***

Мой прадедушка Владимир, Марусин папа, не очень обрадовался ее выбору. Маруся была его любимицей, верной спутницей во всех его походах – в церковь засветло или в лесную глушь за малиной и грибами. Ей он желал самого лучшего мужа. А Митрофан? Ну что за жених? Романтик! Дров заранее не заготовит, в поленичку не сложит, зато вернется из командировки и серенаду у окна Марусиного поет. Я в восторге от своего дедушки, а бабушка моя со стыда сгорала – никто отродясь в Окуловке серенад под окнами не распевал. Но прадедушка ошибался: это именно его Бог послал его любимой дочери по его же горячим молитвам.

***

Венчания не было. До ближайшей церкви далеко, и очень трудно тогда было всё устроить. Но брак, конечно, был заключен на небесах.

Вот и началось шествие Маруси по тому цветочному полю. И старичок был прав: чем дальше, тем радостней.

***

– Бабушка, а расскажи, как ты готовить научилась!

– А так. Сначала ничегошеньки не умела.

– А как же ты любимого мужа кормила? (Я всё знаю наперед, но слушать могу сколько угодно.)

– А так. Сначала папа нам каждое утро корзинку с едой приносил: пирожки мамины, хлеб горячий, картошечка. А потом потихоньку научилась. Особенно когда переехали мы на море. Там другая жизнь началась.

– Расскажи про Ак-мечеть. (Этот прибрежный городок мы знаем не хуже бабушки – несколько лет подряд отдыхали здесь, только он теперь называется Черноморское.)

– Да вот. Диму (так бабушка всегда называла Митрофана, мне не нравится это, Митрофан – так красиво, но бабушка всегда стеснялась этого имени) в командировку послали в Крым. А когда он вернулся, не захотел и недели ждать. «Поедем, – говорит, – это такая земля, Маруся! Море, фрукты, что ты!» И поехали. В Ак-мечеть. Это в 38-м. Это Жеке (брат моей мамы, первенец Маруси и Митрофана) два года было.

– А тебе понравилось в Крыму?

– А конечно!

***

Митрофан с первенцем до войны

Так Маруся стала крымчанкой. Когда родился первенец, Митрофан не мог нарадоваться. Глядя с восторгом на сына, он изумленно повторял: «Это наш, Маруся! Это женаш!»

Вскоре Митрофана перевели в большой прекрасный город на двух морях – Керчь. Через пролив Керченский – Тихорецк, откуда Митрофан был родом и где жили все его родные. Здесь всего за три месяца до войны в марте 1941-го родилась Надежда, моя мама.

– Ваша мама была мне подарком! Жека кричал, не унимаясь, когда был маленьким. А Надя моя такая тихая. Положишь ее на веранде, она смотрит на листочки долго-долго и заснет. Такое дитя! И всегда была послушная.

Думаю, бабушка была в апогее счастья: любимый муж, двое прекрасных детей, дом…