Это какая-то неземная добродетель – как с замужеством, так и с голодом. Вот история с кукурузой
Многого не могу понять в действиях двух этих женщин – моей бабушки и ее доброй подруги, тети моего дедушки, Марфы. Это какая-то неземная добродетель – как с замужеством Марфиным, так и с голодом. Была у Дарьи Игнатьевны квартирантка, которую та очень почитала: она была женщина зажиточная, не то что Маруся, которая сарафан себе из простыни сшила (ведь всё пришлось бросить в Керчи). Она не голодала, но когда ее позвали родственники в более хлебный край, она тотчас собралась и уехала, поручив Марфе приглядывать за ее добром. Приглядывая, Марфа обнаружила в комоде огромные запасы сухой кукурузы – основное богатство в голод! Позвала бабушку и стала с ней советоваться. Думаете, совет был о том, сколько можно взять, чтобы накормить детей? Или о том, можно ли взять? Даже не об этом! Совет был о том, что делать с зернами, которые начал пожирать жук или моль (шашель, кажется, или кто там любит кукурузу, не знаю), чтобы, когда вернется хозяйка этого золотого сокровища, отдать ей всё в целости и сохранности: просили ведь приглядывать!
– Бабушка! Эта бессердечная женщина, которая глядела спокойно на голодающих детей, сама, уезжая, должна была завещать вам всё свое добро! Она от сытости уехала к еще большей сытости, а вы погибали, с детьми! Я бы ни секунды не задумалась, взяла бы и накормила детей!
– Что ты? Как можно!
– И что, она, вернувшись, наверное, со смеху умерла над вами?!
– Да просто взяла свою кукурузу – и всё! – смеется бабушка.
Да, я забыла, у моей бабушки нет органа, которым обычные смертные осуждают!
Так и голодали эти святые, пока бабушку, как бухгалтера, не взяли на работу в детский сад вместе с детьми. Вот тогда настали сытые времена – все-таки детей в саду кормили. Тогда даже Дарья Игнатьевна зауважала невестку, стала ею гордиться и приговаривать: «Наша Марийка – бухалтИр!»
Были они и в оккупации. Не помню, чтобы бабушка называла немцев «проклятыми фашистами», как-то вообще высказывала неприязнь.
– Люди как люди. Надю мою очень любили, прикармливали.
Хотя было всякое. Однажды бабушка возле железной дороги собирала в корзинку уголь – печь растопить. Немец схватил: шпионка, мол. Бабушка, что помнила по-немецки, стала объяснять: kinder, мол. Еле отпустил.
А один раз спасла ее Дарья Игнатьевна от поругания. Зашли к ним в избу немцы и румыны и давай к Марусе приставать, детей даже не постыдились. Бабушка ни жива ни мертва, думала: конец пришел. Вдруг из комнаты выходит привидение: белая рубаха, космы седые по плечам… завизжало привидение истошно и об пол хлопнулось. Румыны еле ноги унесли со страху. А привидение подобрало волосы и обернулось Дарьей Игнатьевной.
***
В мирное время живут-поживают, в военное – живут-выживают. Выживали и выжили. Мальчишки за годы к войне привыкли, а война «награждала» их своими страшными «дарами». Охотно собирали они всякие гильзы, снаряды, щедро рассыпанные войной по огородам и садам.
Это было еще в начале эвакуации, еще в Тихорецке. Дарья жила у самой железной дороги, которую, конечно, бомбили. Митрофан умолял мать перебраться с детьми в пригород. Так и сделали, но тут и случилась беда.
Бабушка с младшей дочерью на руках развешивает белье, Женька (ему 5) гуляет возле соседнего забора. А за забором мальчишки в пистоны играют. Мальчишек двое, одного мать позвала обедать, второй товарищ упорно работает с пистонами.
И вдруг – бах! И от товарища остаются только клочки, разметанные по вишням и абрикосам. Жека лежит, кажется, тоже бездыханный: его отделял от товарища невысокий забор.
Я не знаю, как молится мать, которая несет свое тело к сыну, лежащему без чувств, что выкрикивает она в своей немой молитве. Бабушка наклонилась к сыну: жив! Осколок попал в висок, у самого глаза. Быстро в больницу! После операции бабушке сказали, что надежды нет. И, наверное, не было, но бабушка молилась. Жеку спасли, но долго еще бабушке жить пришлось в больнице – вместе с мамой моей, конечно.
В больнице ее останавливали: «Куда ты с ребенком на ночь глядя?» Но бабушка не в ночь глядела – в жизнь
Больницу не раз бомбили, ведь рядом располагалась летная школа. Когда завывала сирена, раненые, кто как мог, ковыляли к бомбоубежищу, но Женю нельзя было тревожить, и бабушка собирала все подушки в палате, накрывала ими детей, а сама молилась. Вопреки приговору врачей и к их изумлению, Женя шел на поправку, бабушка засобиралась домой: ребенку нужен просто покой и перевязки, медицина свое дело уже сделала. Дома он скорее поправится! И бабушка, подписав все бумаги по возложению ответственности на себя, однажды к вечеру собрала все вещи, погрузила детей на телегу и пошла домой. В больнице ее останавливали: «Куда ты на ночь глядя? До утра хоть подожди!» Но бабушка не в ночь глядела – духовный взор ее глядел прямо в жизнь. Не успела бабушка с детьми отойти и сотни шагов от больницы, налетели бомбардировщики и… снесли тот самый угол больницы, который четверть часа назад бабушка так решительно покинула.
***
Дети выжили с моей не бойкой, но такой сильной бабушкой, дедушка напрасно отчаивался. Выжил и дедушка. Вернулся с войны и забрал их обратно в Крым, теперь уже в Симферополь – областной центр Крыма. Его, как хорошего специалиста, назначили начальником отдела снабжения связи всего Крыма.
Жил этот большой начальник со своей семьей в старинном особняке… в полуподвальном помещении – большая комната с кухней. Сырость, полутьма. Но зато двор полон вишен, абрикосов, цветов и детей, детей. Народу столько, что сегодня они целый подъезд многоэтажки бы занимали и никто не узнавал бы соседа в лицо, уж во всяком случае не сильно интересовался бы его проблемами. А тогда жили одной большой семьей. Моя мама до сих пор дружит с друзьями детства из своего двора, созванивается и переписывается с их детьми, живущими и в Москве, и в Питере, и в Нью-Йорке.
Митрофан на мотоцикле
– Димка, чего ты так скромно живешь при такой-то должности? – спрашивали друзья.
– Зато я сплю спокойно, – отшучивался дедушка.
Он как-то вообще ничем не пользовался из своих привилегий, кроме, конечно, служебной машины с водителем, разъезжая на ней по многочисленным командировкам по всему Крыму. Быструю езду дедушка очень любил. Как-то ему посчастливилось выиграть в лотерею мотоцикл. У меня на стене висит его фото как раз на нем. Носился он и по горам, и к морю, всё пытался бабушку в коляске прокатить, но она, смеясь, отказывалась. Бабушка очень не любила этот мотоцикл. Дедушка за руль – бабушка в слезы:
– Митя, продай ты его!
Но не мотоцикл унес дедушкину жизнь. Его-то как раз он продал и подарил бабушке швейную машинку (на которой, кстати, шила и моя мама, и я начинала мои дизайнерские опыты).
1957 год. У бабушки с дедушкой уже трое детей. Женя – солдат, служит в армии в Германии, маме 16 лет, Володе – 4. На фото все такие счастливые. Они и были очень счастливы. Дедушка очень любил вывозить своих на природу: горы, море. И не только своих. На фотографиях дедушка с семьей всегда в центре огромной компании. Друзей у дедушки было огромное множество. Вскоре они будут идти за его гробом, наполнив все улицы Симферополя.
***
Дедушка собирается в очередную командировку. Бабушке не спится, ей отчего-то тревожно. Забывшись ненадолго, она видит множество пчел, которые ей почти не дают дышать.
«Митя, не уезжай!» – «Да что ты, Маруся?! Я скоро вернусь». – «Митя!!!» Дедушка разбился через несколько часов
– Митя, не надо, не уезжай!
– Да что ты, Маруся?! Я скоро вернусь, я всего на пару дней.
– Митя!
Дедушка разбился через несколько часов. Война, которая давно закончилась и не унесла его жизнь, все же настигла его. Долгое время после войны техника была неисправна. Машины, которые бегали по военным дорогам, наскоро подремонтировали и пустили на хозяйственные нужды. В этот раз дедушка ехал в Запорожье, за тяжелым кабелем, на полуторке. Видно, для старенькой машины огромная катушка кабеля была слишком тяжелой ношей. Выпал карданный вал, уперся в землю, машина начала стремительно переворачиваться.
– Прыгайте, Митрофан Трофимович! – едва успел выкрикнуть дедушкин водитель.
Водитель успел выпрыгнуть, дедушка тоже успел, но дверца ударила его в самый висок – насмерть. Ему было всего 46 лет.
***
Митрофан с младшим сыном незадолго до гибели
***
Бабушке было 42 года, когда она осталась вдовой, – ровно столько же ей еще предстояло прожить одной. Ни о каком замужестве не могло быть для нее и речи.
Первое время она каждый день бегала на могилу и плакала там до темноты. Потом старички, ходившие на могилу своего сына, уговорили ее не ходить так часто:
– Не надо, Мария Владимировна, так убиваться. Идите к деткам своим.
Бабушка их послушала. Благо, что горе свое она могла изливать в молитвах.
***
Постепенно жизнь вошла в новую колею, уже без друга дорогого, но не безутешную. Она стала жить детьми, внуками, вообще всеми, кто окружал ее. У бабушки было много подруг, к которым мы, приезжая, ходили в гости. Я всегда была уверена, что они наши родственницы.
История одной из них настолько удивительна, что стоит рассказать о ней особо.
Тетя Оля
Она жила в том дружном дворе, в который перевез Митрофан семью после войны. Я ее не помню, к тому времени, когда мы родились и стали ездить к бабушке в Крым, она уже умерла. А моя мама помнит ее как вздорную, крикливую, неухоженную женщину, вдову с одним сыном. Она целыми днями ходила в замасленном халате и покрикивала, хотя и без злости, на детвору и на сына Юру, который, приходя на побывку домой из ремесленного училища, просил у нее денег.
Однажды на площади перед училищем завязалась драка. Милиционер хотел выстрелить в воздух, его толкнули, и попал он в толпу мальчишек, прямо Юрке в голову. Ему было лет 15.
Тетя Оля осталась одна с собачкой Белибошкой. Выращивала цветы и работала в узле связи.
Все во дворе привыкли, что это не женщина, а хламида, и никто не пытался достать ее из ее неприглядной раковины. Что ж, война, вдовство и такое горе… Было ей далеко за 60.
Тетя Оля преобразилась: прическа, шляпка, платье… Скоро она распрощалась со всеми и уехала. Куда? К милому
Как вдруг… Тетя Оля преобразилась. Милая прическа, модная шляпка, элегантное платье. Скоро она распрощалась со всеми и уехала. Куда? К милому, в далекий город своей юности.
Когда-то Оля, миловидная девушка из многодетной бедной семьи, пылала любовью к парню из богатой семьи. По дороге на работу она делала огромный крюк, чтобы пройти мимо его окон. Сестры Сергея смеялись:
– Будешь плохо себя вести, мы тебя на Ольге женим!
Безнадежно влюбленная Оля вскоре вышла замуж, родила своего Юру, потом потеряла на войне мужа.
Сергей прошел свой жизненный путь, женился, вырастил детей и овдовел.
Как-то раз на базаре он встретил сестру Ольги, расспросил о ней, взял адрес, стал писать. Вот именно тогда и обзавелась тетя Оля прической и шляпкой. Вскоре они встретились, повспоминали, поплакали, а потом… поженились.
И вот под закат жизни пришла к Оле такая любовь, о какой она, проплывая мимо окон милого в юности, и не мечтала. Он надел ей на палец самое красивое толстое обручальное кольцо, засыпал ее подарками, возил на отдых. Однажды к молодоженам пришли Олины подруги. Она растерялась: не знаю, мол, чем угостить вас. Она стеснялась. А Сергей:
– Как не знаешь?
Распахнул холодильник, всё на стол вывалил, стал потчевать разными разностями.
Нежная поздняя любовь их длилась всего четыре года. В самолете у тети Оли случился инсульт. Она умерла сразу. Сергей был безутешен, на могиле рыдал, как ребенок, стоя на коленях.
***
Бабушка дружила и с друзьями своих детей, даже когда те расходились с ними. Она не теряла их из виду, продолжала писать им письма, в гости принимала, и это уже были ее друзья, ее истории.
Радость жизни переполняла бабушку. Странно, правда? Война, голод, смерть, а радость не убита!
И я всегда с нетерпением ждала от нее писем и тут же садилась за ответ. Я понимаю, что нас всех тянуло к ней. Много ли людей, проживших жизнь трудную и оставшихся светлыми? Она именно освещала всё, рядом с ней трагичное становилось не безнадежным, уродливое не таким отпугивающим, всё как-то облагораживалось, тревога отступала. Я таких людей, наверное, больше не встречала, слышала, конечно, читала, но в живую не видела. К тому же она была такая веселая. При всей своей строгости она была страшная хохотушка, заходилась в смехе до красноты. И всегда после этого просила у Господа прощения, а потом вспомнит и снова смеется. Какая-то радость жизни переполняла ее. Странно, правда? Война, голод, смерть, а радость не убита! А сейчас ни голода, ни войны, а люди развлекаться умеют, а радоваться – нет.
Она была глубоко религиозна, при этом я никогда ни о каких постах, ограничениях, наказаниях слыхом не слыхивала. Никто никуда не таскал нас насильно, никто не промывал мозгов, не пугал вечными муками, никогда не читала нам бабушка моралей. Она, конечно, мечтала, чтобы и ее дети и внуки ходили в храм и верили в Бога, но она умела ждать, давала место Самому Богу действовать в нас и молилась. И вот дождалась.
У моей старшей сестры родилась дочка. Муж сказал: вырастет – сама веру выберет. Сестра моя – человек, далекий от Церкви, как и все мы в то время, – не настаивала. Жили они возле Донского монастыря. Бабушка, приехавшая полюбоваться на правнучку, ходила на службы в Донской, и радости ее не было предела. Вот отец правнучки уехал в Италию, где жил с молодости, туда вскоре должна была за ним последовать и его молодая семья. Бабушка не паниковала, не хватала за горло мою сестру. А просто как-то вечером подарила ей книжечку про мытарства блаженной Феодоры. Сестра моя, человек рациональный, математик по образованию, книжку, к моему великому удивлению, прочитала, а потом и говорит:
– Бабушка, здесь сказано, что дети некрещеные не в раю будут, а вне его. Я хочу, чтобы моя дочь в раю жила. Идем крестить ее.
Бабушка тихо засияла:
– Пойдем, светик, покрестим.
Я на тот момент гостила у сестры, меня и назначила бабушка крестной. Сестра моя изъявила желание причаститься. А потом бабушка говорит мне:
– Ты теперь крестная, хорошо бы и тебе причаститься.
Как можно было отказать бабушке? Да к тому же и Донской производил на нас особое впечатление. Сестра моя вскоре уехала на много лет в Италию, а мы с мамой и другой сестрой стали прихожанами Донского.
Вот так тихо, без давления, назиданий, запугиваний свершила бабушка то, о чем мечтала всю жизнь.
***
Бабушка Маруся
Умерла моя бабушка под Успение 26 августа, а весть об этом принес нам наш духовник, когда мы с моим мужем и сестрой были в Псково-Печерском монастыре. Тут же наш духовник совершил по ней панихиду в Пещерах.
Когда мне трудно, я смотрю на ее фотографию. Я просто думаю о ней, просто смотрю – и мне становится хорошо
Она умерла в Крыму, ночью, тихо-тихо, просто глубоко вздохнув. Моему сыну повезло больше других: бабушка благословила его в моем животе. Я верю, что ему когда-то поможет ее благословение.
Она, конечно, была не святая. Но когда мне трудно, я смотрю на ее фотографию, я не молюсь ей, я просто думаю о ней, просто смотрю – и мне становится хорошо.