Mongoose

В столице Венесуэлы Каракасе насчитывается четыре храма, находящихся в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей. Все они появились после того, как в 1949 году венесуэльские власти стали приглашать в страну русских эмигрантов первой волны в качестве специалистов — главным образом медиков и инженеров. Тогда в Каракасе и образовалась довольно многочисленная русская колония. Кафедральным храмом Каракаса является Никольская церковь, построенная в 1950-е годы в традициях новгородско-псковской школы древнерусского зодчества. В храме помещены несколько старинных русских икон, привезенных в Венесуэлу эмигрантами из России. Долгие годы настоятелем церкви является протоиерей Павел Волков, окормляющий прихожан храма вместе со священником Кириллом Жолткевичем. Предлагаем вниманию читателей интервью отца Кирилла.

— Батюшка, Вы — потомок русских эмигрантов, поселившихся в Венесуэле. Каким был Ваш путь к священству?

— Я родился в Каракасе, всю жизнь живу в этом городе. Мой дед был здесь одним из первых русских священников. Прислуживать в Церкви я начал уже в четыре года. Когда закончил университет, поехал в Джорданвилль, поступил в Семинарию. Дедушка к тому времени скончался, вместо него служил мой папа. По гражданской профессии инженер-строитель, он уже в возрасте принял сан. К сожалению, он служил недолго, так как заболел эмфиземой легких.

Меня рукоположил в священный сан Митрополит Лавр в храме при Архиерейском Синоде в Нью-Йорке. До этого я приблизительно семь лет прослужил диаконом.

По службе довольно часто приходится ездить в провинцию. Иногда нахожусь в дороге пять-шесть часов.

— Каковы особенности в жизни русских православных приходов Венесуэлы?

— Поначалу я предполагал, что для русских нужно служить на церковнославянском языке. Мое церковное воспитание проходило в семье, и меня учили молиться по-церковнославянски. Сейчас мы стараемся больше служить на испанском языке. В храмы сегодня ходят люди, которые совершенно не говорят по-русски. Это потому, что было много смешанных браков. Думаю, что вначале молодежи надо говорить о Православии на испанском языке, сеять семена, которые потом взойдут. Когда человек достигает зрелого возраста, он начинает искать свои корни, так всегда бывает. Я вижу, что нужна школа, главным образом, для детей и молодежи, где бы осваивали церковнославянский язык.

— На всю Венесуэлу всего два русских православных священника. Представлены ли здесь другие православные общины?

— Я служу и у сербов, потому что они остались без священника. Сербы традиционно обращались за помощью к русским, и надо признать, нашим предкам после Первой мировой войны Сербия очень помогла. Поэтому я считаю, что наш долг — всегда помогать им. Они считают, что сербский и русский языки — это одно и то же. Я, правда, почти ничего по-сербски не понимаю, а они по-русски понимают очень хорошо.

В Венесуэле живут еще православные румыны, есть священник-румын. У них в Каракасе есть красивая деревянная церковь, они привезли ее из Румынии. Недавно я совершал бракосочетание в этой церкви. Греки тоже иногда обращаются ко мне за помощью.

— Среди православных общин Венесуэлы русскоязычная — самая большая?

— Да. Сербов здесь мало, румын еще меньше. Греков много, но они в церковь неохотно ходят, больше занимаются бизнесом.

— Вы имеете дело в основном с потомками эмигрантов первой волны?

— Конечно, я сам из их числа.

— Интересна судьба Ваших родителей. Как они попали в Венесуэлу?

— О, это длинная история! Очень длинная. Мой дед по отцу был миссионером в Маньчжурии. Владыка направил его на это служение потому, что дед имел дар красноречия. Дело шло хорошо, но во время революции в Китае началась резня. Второго священника — помощника моего деда —китайцы зарезали у церкви, когда он возвращался вечером с требы. Тогда прихожане, желая спасти деда, попросили его уехать. Наша семья переселилась в Югославию. Их с удовольствием приняло югославское государство, поэтому мы многим обязаны сербам. В городе Белая Церковь были русские институты, кадетские корпуса. Мой папа закончил там кадетский корпус и университет. Когда началась война, немцы взяли папу в плен. В плену он познакомился с мамой. А мама родом из Курска. Немцы угнали ее на работу в Германию. В одной немецкой деревне она проработала всю войну, и это ее спасло — дало возможность всегда иметь кусок хлеба. В конце войны они с папой смогли найти друг друга и потом вместе приехали сюда.

Когда они приехали, им дали десять боливаров, что равнялось в то время трем долларам. А дальше делайте, что хотите. У папы карман пустой, испанского языка он не знает, но как-то мы выходили из положения. Сразу выписали сюда деда и бабушку. Мои крестный и крестная тоже приехали. В плену мой папа выучил немецкий язык. Как инженера со знанием немецкого его взяли на работу. Благодаря этому постепенно семье удалось встать на ноги. Как только дед приехал сюда, он сразу начал строить храм в Баркисементо вместе с еще одним священником — отцом Лии Рудневой, супруги внука капитана Руднева, командира крейсера «Варяг». Сначала построили храм там, потом в Валенсии и в Марокайе. Потом начали в Каракасе в районе Альтависта строить большой Успенский храм. Папа смог по дешевке получить участок земли, поскольку работал в строительной компании.

Все время, сколько я себя помню, дед был при храме. Он скончался девяносто двух лет от роду. Только последние два года он не служил, потому что сломал ногу. Все это время папа был его правой рукой — регентом хора и псаломщиком, а я прислуживал в алтаре. Когда папа не имел возможности ему помогать, регентом и псаломщиком приходилось быть мне самому.

— Чем отличается новая волна эмиграции от старой?

— Всем. У новых эмигрантов совсем иная психология. Почему? Мне кажется некоторым отклонением сама мысль об эмиграции, о том, чтобы оставить Родину. В этом разница между новой и старой эмиграцией. Я был в Штатах, в Канаде. Мысли о том, чтобы там остаться, не возникло. Зачем оставаться? Я ничего общего с американцами не имею.

Эмигранты «новой волны» все время думают о бизнесе. Для меня это — вещь второстепенная, я об этом не думаю. На мой век денег хватит. Бизнесом хорошо заниматься время от времени, но постоянно смотреть, как и где заработать… Это свойственно в основном американцам. Старая русская эмиграция здесь сформирована в ином духе, и этот контраст с «новой волной» сразу бросается в глаза. Например, если говорить о церковной жизни, эмигранты «старой волны» приходили в храм молиться. Теперешние эмигранты приходят знакомиться и общаться. Ты уже невольно смотришь на них по-другому и думаешь: чего они хотят, что им нужно? Но, слава Богу, что хоть так приходят. Хоть на Пасху, на Рождество придут, посмотрят. Но, душа болит из-за того, что у них совсем иное мировосприятие. Новые эмигранты — они от Церкви очень далеки. У меня почти никакого опыта контактов с ними нет, потому, что они держатся на расстоянии. Такое ощущение, что священник для них — фигура запретная.

— Российское государство сейчас активно помогает сплочению соотечественников за рубежом, для этого осуществляется целый комплекс мер. Как Вы считаете, могут ли они оказаться полезными для Церкви?

— Я на все смотрю позитивно. Думаю, что постепенно мы все-таки идем вперед. Конечно, темные силы работают, но это было, есть и будет. Наш долг — долг любого православного человека — идти правильным путем и показывать его другим. Хоть одну овцу ты спасешь — это уже великое дело. Соотечественники в последнее время стали больше общаться, в этом общении активнее участвует духовенство. К жизни Церкви проявляют интерес и молодые люди. Хочется верить, что они прочтут Священное Писание, которое не может не оставить след в их душах. Все зависит от воли Божией, от воздействия Святого Духа. То, что нам кажется невозможным, Господь в состоянии совершить за одно мгновение.

— В маленькой Коста-Рике, в Панаме, где нет православных храмов, наши эмигранты сплочены, даже издают собственную газету, а в Венесуэле — стране с большой русской диаспорой — не ведут никакой общей деятельности. Почему?

— Попытки что-то сделать совместно предпринимались много раз. Был у нас даже русский клуб. Но всегда примешивалась политика. Из старых эмигрантов у нас активных людей мало осталось. Или они уже чересчур стары для того, чтобы что-то делать. А новые уже в большей степени смешались с местным населением, у них уже другая психология. Одному же толкать телегу в гору непросто. Очень хорошо сказал митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, нынешний Патриарх Московский и всея Руси, когда приезжал в Венесуэлу и служил у нас в Никольском храме: «Нужно действовать сообща, а не в одиночку. В одиночку ничего нельзя сделать». Я всегда говорю: «Чем больше людей, тем лучше». Большого сдвига добился покойный владыка Александр. При нем молодежь начала больше в церковь ходить. Когда во главе стоит человек, который понимает существующие реалии, тогда все идет как должно. К сожалению, болезнь и внутрицерковные проблемы и разделения помешали владыке продолжить этот труд.

Господь и Божия Матерь нас не оставляют — это мы видим на собственном опыте и ощущаем с каждым днем. Бог в определенный момент, когда будет нужно, все сделает. Главное — молиться и просить. Например, как произошло с Покровским храмом в Каракасе? Он имеет статус частной собственности. Храм деревянный, а здесь дерево быстро съедают термиты. После пятидесяти лет можно себе представить, что от него осталось. К ремонту храма никак нельзя было подтолкнуть его владельца, дело двигалось с черепашьей скоростью. Но молились Богу, Божией Матери. И Божия Матерь направила туда грозу, которая повалила большое дерево. Ствол разбил ветхий фасад и преградил путь в храм. При этом надвратная икона Божией Матери уцелела, она не была повреждена, даже не разбилось стекло. Икона просто упала на столик, стоявший в метре от входа, причем упала стоймя! Значит, Божия Матерь Сама подтвердила: работай, не надо спать. В этих на первый взгляд незаметных деталях мы видим Промысл Божий, участие Божией Матери, Которая нам помогает. Поэтому я говорю: у нас есть будущее.

Беседовала О.Г. Кирьянова

(Материал подготовлен с помощью К.А. Парменова)