Mongoose

Большой комфортабельный автобус, плавно затормозив, остановился на окраине Иерихона, у подножия знаменитой Горы Искушений. Водитель-араб Ибрагим, молодой симпатичный мужчина лет тридцати, открыл переднюю дверь, и русские паломники, уставшие от долгой езды, стали выходить на небольшую площадку, где расположилось несколько торговых палаток.

– Не забудьте взять бутылочки с водой, – громко напомнила гид Ирина, жившая когда-то в России, а потом переехавшая в Израиль, на свою историческую родину, но сохранившая русское имя. – Идти далеко, а здесь очень жарко.

Вячеслав Михайлович, иконописец из Самары, детство провел в Узбекистане и хорошо переносил полуденный зной, однако противиться словам гида не стал, сунув в пакет купленную по пути у запасливого Ибрагима минералку. Выйдя из автобуса, он услышал удивленные возгласы спутников: «Смотрите, смотрите – русское кафе!». Действительно, у пешеходной дороги, ведущей наверх, к греческому Сорокадневному монастырю, стоял киоск с надписью: «Кафе Горы. Добро пожаловатъ». Именно так, с твердым знаком на конце; и помельче: «свежий сок мороженое чай гранат сок кофе вода».

– На Святой Земле много паломников и туристов из России, – сказала руководитель группы Екатерина, которая несмотря на свою молодость уже больше десяти раз успела побывать в Израиле, а в группе ее успели полюбить не только за молодость и обаяние, а за умение общаться с людьми и в короткий срок сплотить группу в одну большую семью. – От нас здесь основной доход, так что не удивляйтесь, если будете видеть надписи на русском языке… А теперь потихонечку двинемся на Гору. – Она подняла правую руку вверх, указав на канатную дорогу, и добавила: – Несколько лет назад для туристов пустили фуникулеры, чтобы быстрее подниматься до монастыря. Но мы не туристы, – Екатерина улыбнулась. – Мы – паломники и потопаем наверх своими ножками.

– Дорогие мои! – крикнула она нескольким женщинам, остановившимся у лотка с симпатичными игрушечными барашками и верблюжатами. – Сувениры купите на обратном пути. Не отставайте.

Екатерина, среднего роста, статная, крепко сбитая, в белой блузке и длинной шифоновой юбке, раскрашенной в разные цвета в стиле импрессионизма с преобладанием нежно-голубого и розового, в легком голубом шарфике на каштановых волосах, энергичной походкой двинулась вперед.

Вячеслав Михайлович взглянул на Евангельскую гору, где Иисуса Христа искушал дьявол. Как художника его поразило не столько великолепие палестинского пейзажа, где светло-коричневые тона, переходящие в желтизну, необычно сочетались с насыщенным ультрамарином низкого неба, но внутренней одухотворенностью открывшейся перед ним чудесной картины. Возможно, эта одухотворенность исходила от крошечного монастыря, прилепившегося на краю скалы, высоко над обрывом, а может быть, от почти полного отсутствия растительности, что создавало ощущение первозданности этой каменной пустыни и особой близости Бога-Творца.

– Кстати, в свое время в Сорокадневном монастыре много лет подвизалась схимонахиня Иоанна, – услышал он звонкий голос Екатерины. – Когда началось строительство канатной дороги, матушка сказала: «Как только первый фуникулер поднимется в монастырь и здесь появятся туристы в шортах, не будет уже в этом святом месте той благодати и спокойствия. Я тоже уйду отсюда». И она сдержала свое слово: теперь матушки нет в монастыре. Зато туристы за доллары поднимаются туда в фуникулерах.

– Катя, а что это за схимонахиня? – с интересом спросил Вячеслав Михайлович. Он был на двадцать лет старше Екатерины, поэтому считал себя вправе называть ее просто Катей.

– Она наша, русская, – ответила Екатерина. – Приехала на Святую Землю еще в советское время, но в русских монастырях ей места не нашлось. Сами понимаете, какая тогда была обстановка. Тогда матушка Иоанна обратилась в греческую Патриархию, и ее благословили сюда, в Сорокадневный монастырь, подальше от любопытных глаз. Мне довелось видеть матушку и беседовать с ней. Это, скажу я вам, истинная подвижница, постница и молитвенница. Она настолько была высохшая от поста и пустынного зноя, что выглядела почти бесплотной. Она даже внешне походила на Марию Египетскую, как ее изображают на иконах. А вам, Вячеслав Михайлович, как иконописцу, наверно, будет интересным то, что матушка Иоанна и сама писала иконы. В храме, наверху, есть маленькая часовня над камнем, на котором по преданию сидел Спаситель, когда Его искушал сатана. Так вот, она, пока еще жила в монастыре, начала расписывать часовню фресками. Эти фрески настолько удивительные, неземные, что от них трудно оторвать взгляд. Да вы сами скоро их увидите, – закончила Екатерина свой рассказ.

– У матушки было иконописное образование? – задал еще один вопрос Вячеслав Михайлович, заинтригованный упоминанием о необычных фресках.

– По-моему, нет. Она писала по внушению Свыше. Такое впечатление, что Ангел водил ее рукой, – ответила руководитель группы.

В Вячеславе Михайловиче проснулось профессиональное любопытство. Он был опытным иконописцем, расписал несколько храмов, написал много больших и маленьких икон; его искусство высоко ценили не только священники и архиереи, но и специалисты по иконографии. Правда, он не писал по сырой штукатурке, а именно эта старинная техника росписи стен и называется фресками. На Святой Земле, в древних монастырях, он видел прекрасные мозаики, росписи и святые образа, но встретить что-то такое, что поразило бы его своей необычностью, Вячеслав Михайлович не сподобился.

Поэтому он непроизвольно прибавил шаг, чтобы поскорее взглянуть на фрески русской схимонахини.

За несколько дней общения с Катей он убедился, что она неплохо разбирается в искусстве, имеет тонкий вкус и вряд ли стала бы говорить ему о фресках, если они не произвели бы на нее сильное впечатление.

Поднявшись к монастырю, паломники остановились, чтобы полюбоваться открывшейся сверху прекрасной картиной.

Внизу, как на ладони, зеленел Иерихон, один из древнейших городов мира, естественный оазис в суровой иудейской пустыне. Именно его первым завоевали израильтяне, войдя в землю обетованную. Иерихон славился производством бальзамов, поэтому его название истолковывается как «благовонный, благоухающий город»; впрочем, существует и другой вариант перевода – «город пальм», а до завоевания евреями Иерихон у местных народов означал «луна». За ним виднелась обширная долина, а дальше, у горизонта, в голубоватой дымке – длинная гряда серых гор. Вячеславу Михайловичу в какой-то момент показалось, что отсюда действительно видны «все царства мира».

Справа, если встать спиной к монастырю, поражала взор широкая и глубокая пропасть между желто-коричневыми скалами. На противоположной скале чернело множество дыр разных размеров.

– Там что, пещеры? – спросил Вячеслав Михайлович Катю.

– Да, вы угадали. В древности там селились монахи-отшельники, чтобы никто не мог помешать их молитве, – ответила она и, обращаясь уже ко всем, скомандовала: – Ну все, дорогие мои, полюбовались пейзажем, попили водички, а теперь пойдем в монастырь.

У входа их встретили не бородатые послушники в черных потершихся подрясниках, а… два предприимчивых араба с дешевыми женскими украшениями в руках.

– Мадам, мадам! – призывно закричали они, показывая бусы из разноцветных камушков. – Тэн доллар, плиз!

Но русские «мадам» не соблазнились их нехитрым товаром, хотя некоторые (о, это непреодолимое стремление женщин к бижутерии!) все же остановились, чтобы взглянуть на бусы и даже повертеть в своих руках; и оставив незадачливых торговцев разочарованными, зашли в греческую обитель.

– Раньше их здесь не было, – заметила Екатерина, – но когда появились туристы, то появились и торговцы.

У Вячеслава Михайловича, как только он переступил порог монастыря, возникло ощущение, что они, паломники, с палубы корабля, плывущего в безбрежном океане, вдруг опустились в тесный трюм. Узкий проход между каменным зданием келий и нависающей низко над головой серовато-желтой скалой повернул направо и привел их в большую пещеру с низкими сводами и деревянными скамьями возле стен. Уставшие паломники тут же расселись на них с превеликим удовольствием. Греческий послушник, стоявший рядом с маленьким столиком, жестом предложил им минералку и леденцы, но людям уже не хотелось вставать, и причем как можно дольше.

Гид Ирина, все это время потихоньку шедшая позади группы, а теперь вставшая в центре пещеры, наконец-то приступила к своим обязанностям и стала рассказывать о Евангельском событии, произошедшем на этой Горе, и о возникновении Сорокадневного монастыря…

Вячеслав Михайлович ощущал в сердце благоговейный трепет и внимательно слушал гида, однако мысли его неудержимо стремились туда, где он должен был увидеть фрески схимонахини Иоанны. Ему почему-то казалось, что именно там, у этих загадочных фресок произойдет то, ради чего Господь привел его на Святую Землю.

– Сейчас здесь остались всего два монаха и послушник, – закончила свое повествование Ирина. – Остальное вам покажет Екатерина, а я пока посижу отдохну.

Паломники поочередно, пригибаясь, стали проходить в другую, только уже небольшую пещеру, в ту самую, где молился Христос, укрываясь от палящего зноя. Внутри пещеры Вячеслав Михайлович увидел Распятие, расписанное красками, большой старинный образ Архангела Михаила с огненным мечом, на стене – аналойную икону Божией Матери.

– Точно в такой же пещере, как эта, подвизался Илия-пророк на горе Хорив, – негромко пояснила руководитель группы. – Да и другие древние святые укрывались в таких пещерах. Нам на Хорив попасть не удастся, к сожалению, но я вас уверяю, дорогие мои, что там все так же, как здесь.

Вячеслав Михайлович заметил на полу, у Распятия, маленький камешек, немного посомневался – брать не брать, – но все же поднял его.

– Катя, можно взять себе этот камешек на память о святой пещере?

– Конечно, Вячеслав Михайлович, – обрадовала его руководитель группы. – Раз Господь подал вам, берите. Найти камешек здесь – редкость. А вот в часовне, которую расписывала матушка Иоанна, можно будет взять много камушков из специального ящичка.

При упоминании о матушке Иоанне душа Вячеслава Михайловича встрепенулась, как потревоженная птица. «О Господи, это какое-то наваждение, – пронеслось у него в мыслях, – как будто я иду на первое свидание».

Помолившись в пещере Спасителя, паломники по тому же узкому коридору между скалой и кельями прошли в монастырский храм. Справа, недалеко от входа, прямо на каменной стене была написана Казанская икона Пресвятой Богородицы. Написана, видно, была давно, потому что краски ее потускнели и повредились от времени. Над входом в храм, так же написанный на камне, смотрел на входящих Спас Нерукотворный.

Чем меньше оставалось расстояния до часовни с фресками русской схимонахини, тем больше волновался Вячеслав Михайлович. Так волнуются перед важной встречей, которая должна не только что-то решить в твоей жизни, но даже изменить твою судьбу…

– Дорогие мои, вот еще одно свидетельство милости Божией, – зазвенел голос Екатерины. – В этой безжизненной горе откуда-то появился водный источник, воду провели прямо в храм, и мы с вами сейчас сможем ее попить и набрать с собой в бутылочки.

Рядом с удивительным источником (вполне вероятно, что туда по подземным расщелинам каким-то образом поднялась вода из знаменитого Иерихонского источника, существовавшего еще до основания Иерихона, то есть с древнейших времен, но явно без Божественного вмешательства здесь не обошлось) стоял столик с иконой Святителя Николая, перед ней горела лампадка и лежала кисточка.

– Из этой лампадки паломники помазываются маслицем, – Екатерина взяла в руки кисточку. – Давайте и мы помажемся во исцеление души и тела, а потом попьем водички…

И вот наконец-то по небольшой лесенке Вячеслав Михайлович вслед за Катей поднимается в часовню, где находится камень, на котором сидел Спаситель, когда Его искушал на этой Горе дьявол. Слева, возле узкого окошка из цветных витражных стекол, стоял небольшой ящичек, наполненный камешками.

– Вот про них я и говорила, – повернулась к нему Екатерина. – Это камешки смирения.

– Смирения? – удивился Вячеслав Михайлович.

– Да, смирения, – руководитель группы сделала паузу, подождав, пока поднимутся остальные, и весело продолжила: – Если вам в раздражении захочется сказать какую-нибудь гадость, то засуньте в рот несколько камешков с Горы Искушений и попробуйте что-нибудь промолвить. Так и научитесь смирять свой язык, который у нас, как известно, что меч обоюдоострый. Берите, Православные, не стесняйтесь!

Паломники заулыбались, кое-кто даже засмеялся, Вячеслав Михайлович тоже улыбнулся, оценив остроумие Кати.

– А вот фрески матушки Иоанны, – уже серьезным голосом заговорила Екатерина, указав рукой на своды и стены часовни. – Чуть позже вы сможете их спокойно рассмотреть и сфотографировать, а сейчас давайте споем тропарь Спасителю и приложимся к святыне.

Однако Вячеслав Михайлович, не в силах больше сдерживать свой профессиональный интерес, устремил свой взор на иконы, написанные русской схимонахиней.

Сначала он слегка разочаровался и даже пришел в недоумение. Бледные, не прописанные в деталях, а некоторые и вовсе недописанные, фрески казались лишь набросками, эскизами икон, требующими основательной доработки. Собственно, с точки зрения иконописи так действительно и было. Катя же рассказывала, что схимонахиня Иоанна с появлением фуникулеров ушла из монастыря, а значит, не успела закончить роспись часовни. Тем не менее первое впечатление оказалось обманчивым, потому что было внешним, зрительным.

Во фресках матушки Иоанны открывалось что-то такое, что при дальнейшем их рассмотрении невольно притягивало взгляд. Пока Катя с паломниками пела тропарь, Вячеслав Михайлович понял, в чем необычность этих примитивных, как сначала представлялось, настенных росписей. Необычность и поразительная одухотворенность заключалась в ликах, которые светились неземным, Фаворским светом, и именно непрописанность одежд и фона подчеркивала это небесное сияние, струившееся из глаз Спасителя, Матери Божией, Ангелов и святых угодников. Чем дольше смотрел Вячеслав Михайлович на фрески, тем сильнее становилось ощущение того, что они писались не руками и даже не душой и сердцем, а Духом Святым. Как будто эти святые образы Божественною силою проявились из Горнего мира и застыли на стенах и сводах часовни. В них не было ничего личностного, человеческого, ни иконописной манеры, ни иконописной школы, в них не было ничего земного. Поэтому лики на фресках не только светились, но и дышали. Они были живыми и смотрели прямо в твое сердце.

– Вячеслав Михай-ло-вич! Все уже приложились, вы один остались, – услышал он голос Кати. – Что, не можете от фресок оторваться? Я вас как иконописца понимаю. Правда, необычные фрески?

– Да, теперь я сам убедился. Чем дольше на них смотришь, тем большая глубина в них открывается. Просто удивительно! – ответил Вячеслав Михайлович. – Можно, я приложусь к камню Спасителя и еще немного здесь побуду?

– Конечно, Вячеслав Михайлович, – понимающе улыбнулась Екатерина. – А если бы вы видели саму матушку Иоанну, она бы произвела на вас такое же впечатление. Простота и недосягаемая глубина одновременно. Святой человек! – она сокрушенно вздохнула. – Куда нам до нее, грешным… Ну ладно, мы пока выйдем из монастыря и подождем вас у входа. Отдохнем, поснимаем, там такие красивые фотографии получаются, – Екатерина снова улыбнулась. – Только вы совсем здесь не останьтесь. Даст Бог, еще раз на Святую Землю приедете.

Приложившись к святыне, Вячеслав Михайлович стал внимательно осматривать каждую фреску, стараясь запечатлеть в своей душе то, что было на них изображено скудными линиями и красками.

Вот Иоанн Предтеча крестит в Иордане Мессию Христа. Фигуры настолько внутренне динамичны, что вот-вот оживут и заговорят. Ничего лишнего: серо-голубая полоска воды между светло-коричневыми берегами, Господь и Креститель Иоанн, простерший над Ним свою десницу.

На широких откосах узкого окна – Серафимы. Крылья только обозначены, не прописаны, но лики совершенно живые, будто Серафимы минуту назад появились здесь из Горнего мира.

Архангел в белых одеждах с длинным мерилом (посохом – знаком посланничества), присевший, чтобы спокойно сообщить людям добрую весть. Хотя он и изображен в виде прекрасного юноши с крыльями, в его лике нет ничего такого, что напоминало бы о земном, а лишь отражение сияния Отца светов, Бога-Творца.

Божия Матерь «Знамение». Взор Ее сосредоточенный, скорбный и любящий одновременно. Богородица испытующе смотрит на входящих в часовню: с чем вы пришли к Сыну Моему?

Особенно поразил его образ Христа из деисусного чина, написанный в нише над камнем, сидя на котором Он произнес: «Не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4, 4). Глаза Спасителя излучали такую любовь и такую боль, что казалось: еще миг – Он заговорит и тихо скажет: «Се, стою у дверей и стучу, а вы не открываете Мне!». Вячеславу Михайловичу стало не по себе от этого пронзающего душу взгляда. По бокам от ниши Матерь Божия Агиосоритисса (Заступница), стоящая вполоборота в полный рост со склоненной головой и с воздетыми ко Господу руками, и Иоанн Предтеча в таком же положении. Они как бы умоляют Спасителя: прости их, грешных, вразуми и дай им время на покаяние.

А вот только обозначенные коричневой краской контуры икон. Распятие Господа с предстоящими Пресвятой Богородицей и Апостолом Иоанном Богословом, Спас в Силах. Впечатление еще более удивительное. Вроде бы одни очертания, одни линии, а все равно фрески словно живые, и эта запредельная для нас жизнь Небесного Царства струится через глаза Божественных ликов.

Вячеслав Михайлович хотел сфотографировать фрески, но не смог. Да они и так навсегда запечатлелись в его зрительной памяти.

Потрясенный увиденным, он подошел к окну часовни и посмотрел на простиравшуюся внизу пропасть. У него захватило дух. На середине пропасти парила большая темная птица, похожая на орла. «Вот и я, как эта птица, – подумал Вячеслав Михайлович, – оторвался от земли, от объемной живописи, стал богомазом, изображающим Небесное, овладел древнерусской темперной техникой письма; а в высоту так и не поднялся, парю между небом и землей». Он отчетливо в этот миг осознал, что не сможет больше писать иконы так, как писал раньше. Но для того, чтобы писать их по-другому, нужно сначала измениться самому, нужно научиться стяжать благодать Божию, как стяжала ее русская схимонахиня Иоанна. И тогда иконы станут не воплощением его вдохновения, мастерства и труда, а воплощением Горнего мира, действительно «умозрением в красках», как писал князь Евгений Трубецкой. Только теперь Вячеслав Михайлович понял Промысл Божий о себе. Господь привел его в эту часовню для того, чтобы он внутренне изменился, изменил свою жизнь, стал другим человеком…