Mongoose

Возрождение института военного духовенства, достаточно хорошо зарекомендовавшего себя в царской России и замененного политруками в советской, сейчас находится в организационной стадии. Выполняя приказ Верховного главнокомандующего, Министерство обороны, начиная с осени этого года и до конца следующего, должно укомплектовать армию 250 штатными священнослужителями. О современной истории вопроса, о взаимодействии военных с клиром рассказывает руководитель сектора воздушно-десантных войск синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями протоиерей Михаил Васильев. Отец Михаил, работая в отделе с 1998 года, хорошо знает ситуацию изнутри. Да и для военных он не чужой человек: разделял с ними трудности службы, а однажды подал личный пример, прыгнув с парашютом прежде занервничавших десантников, после того как у одного из них в прыжке не раскрылся основной парашют.

– Отец Михаил, расскажите, пожалуйста, о том, какова история возрождения института военного духовенства. Какие были предпосылки возвращения к дореволюционному опыту России и опыту других стран? Какой путь уже удалось пройти?

– По социальному составу наше общество уже значительно отличается от того, каким оно было в начале XX века, перед революцией, когда Россия была по преимуществу крестьянской и еще верующей. Сегодня же мы являемся свидетелями социального служения Церкви по различным направлениям в условиях, когда большая часть наших сограждан веру либо не обрела, либо недостаточно воцерковилась. Армия – это часть общества, и там те же пропорции, что и в гражданской среде: примерно 5% воцерковленных, хотя в частях, которые участвуют в боевых действиях, эта цифра в разы больше. Когда над твоей головой летает металл, который может разнести ее на части, человек с большей степенью ответственности подходит к священнику и обращается с молитвой к Богу страха ради смертного. В небоевых частях не только меньше верующих, но и значительно выше нравственное расслабление. Это касается не только военнослужащих – законы психологии одинаковы для всех.

Россия с конца 1980-х годов вступила в череду региональных конфликтов, которые не прекращаются до сих пор. Естественно, для защиты от сепаратизма и экстремизма приходится использовать армию. В этих условиях до трети офицеров и прапорщиков, а в некоторых войсках, таких как ВДВ, – две трети, приняли участие в боевых действиях или ликвидации последствий чрезвычайных происшествий. В такой ситуации многие военнослужащие через кровь и страдания начинают задумываться, почему это происходит, в чем смысл этих страданий. Через такое вынужденное размышление многие обретали веру, пропуская происходящее через свое сердце. А за ответами на вопросы они приходили в храм, обращались к священнику, к верующим. И те немногие верующие, которые находились среди военных, становились проводниками, катализаторами интереса к религиозной теме. Если в конце 1980-х – начале 1990-х годов, по данным закрытых ведомственных соцопросов, верующих было 11%, то сейчас их уже 63–68%. При этом стоит особо отметить, что методика выявления веры у человека такая же, как диагностика склонности к суициду или асоциальным поступкам (когда люди строем за 15 минут заполняют анкеты).

По статистике, православных в вооруженных силах насчитывается 87% от числа верующих. Принято считать, что это, как правило, русские по национальности. Но это не всегда так. Россия – многонациональное государство. В нашей стране с уважением относятся ко всем малым народностям, и о поражении в гражданских правах даже не идет речи. Таких ограничений, как в некоторых мусульманских государствах, где для христиан существует запрет на госслужбу, в России нет.

В этом смысле Россия позиционирует себя как государство, в полной мере соответствующее всем жестким правовым и демографическим стандартам, и в этих условиях возрождение института военного духовенства для представителей традиционных для России религий вполне вписывается в европейскую парадигму. Собственно, конституционное право военнослужащего на свободу вероисповедания неотъемлемо для всех граждан России (28-я статья Конституции). Военнослужащий должен иметь возможность исповедовать свою веру, практиковать ее, в том числе и в условиях отдаленной гарнизонной службы и боевых действий, а для этого и нужен институт военного духовенства, которое бы было с воинами там, где им это нужно.

До сих пор в России наблюдается правовая нестыковка ведомственного закона о статусе военнослужащего и Конституции. Закон о военной службе подразумевает, что военный не имеет возможности реализовать свою право на свободу вероисповедания в особых условиях. Шагом по исправлению этой правовой коллизии является принятое нашим Верховным главнокомандующим решения о возрождении института военного духовенства, которое мы приветствуем и в подготовке и реализации которого участвуем. Я вижу изнутри, как это непросто, как много проблем, насколько в разной степени готовы или не готовы представители различных традиционных для России конфессий. Тем не менее, «глаза боятся – руки делают»: те 20 лет, что нами велась подготовка, помогли нам накопить практический опыт в современных условиях с учетом национального и социального состава военнослужащих, их интересов. Уже сейчас мы, как минимум, можем предложить интересные и познавательные занятия не только для верующих военнослужащих, но и для тех, кто сталкивается с сегодняшними проблемами, такими как пьянство, аборты, деятельность деструктивных тоталитарных сект и проблема отсутствия образовательного компонента по нравственным дисциплинам как в воинских коллективах, так и в школе. Функция воспитания из образования фактически оказалась исключенной. В той же армии мало кто, приходя, начинает меньше ругаться матом; наоборот, больше, да еще добавляется выпивка и курево. И мы, духовенство, видим в этом проблему. И мы, представители разных религий, должны потрудиться, чтобы молодое поколение не «выбирало пепси». Мы прекрасно понимаем, как это в целом отразиться на обществе, в том числе и на демографии.

Вот такое поле деятельности. Необходимо, в первую очередь, помочь человеку, который определился со своими религиозными предпочтениями и хочет жить по своей вере, что-то больше узнать о ней. Хотя в условиях армейской службы речь идет именно об узнавании, а не о миссионерской деятельности – армия как раз не лучшее место для этого. Не должно быть там конкуренции религий. Должно быть более глубокое воцерковление тех, кто считает себя христианином, и более полное познание ислама для считающих себя мусульманами. Но перетягиванием каната мы не будем заниматься ни с мусульманами, ни тем паче с иудеями и буддистами.

– Когда заговорили о необходимости возрождения военного духовенства?

– Об этом говорили еще в 1991 и 1994 годах. 2 марта 1994 года было подписано первое соглашение о сотрудничестве между Русской Православной Церковью и Министерством обороны. В 1995 году решением Священного Синода был создан наш отдел по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями.

В разные годы существования отдела была и разная степень эффективности его деятельности. Понятно, что люди устают, и в условиях отсутствия финансирования у многих опускались руки. Сейчас люди, которые работают с вооруженными силами, будут получать вспомоществование, прежде всего материальное, в первую очередь для своих семей.

– Когда в концепцию государственной безопасности были вписаны положения о реализации военными своих религиозных потребностей?

– Это было сделано тогда же, когда менялась концепция государственной безопасности, когда были осознаны и прописаны реалии современной жизни. Самые экзотические религиозные представления не только появлялись, но стучались в наши двери, приходили в организации, в том числе и в воинские части. Большое количество тех, кто отказывался от службы в армии, ссылаясь на свои религиозные убеждения, тоже стало побудительным мотивом, чтобы духовные моменты были прописаны в концепции национальной безопасности. Ведь в Америке и Англии, например, члены общин протестантских деноминаций в большинстве своем «ничтоже сумняшеся» несут воинскую службу в армии, а у нас в таком же большинстве отказываются от службы, ища альтернативную, или откровенно «косят».

– Каков механизм реализации положения об институте военного духовенства? Что должно получиться «на выходе»?

– «На выходе» мы должны получить европейское правовое поле в вопросах реализации военнослужащими конституционного права вероисповедания. Чтобы человек, придя на воинскую службу, мог позиционировать себя либо атеистом, либо представителем той или иной религии. Пропорционально числу заявивших о своих религиозных предпочтениях будет формироваться и число военного духовенства от той или иной религии. Это военное духовенство, одинаково положительно относясь к государствообразующим ценностям: воинскому долгу, присяге, флагу, традициям, – должно, с учетом особенностей своей религии, выстраивать работу с военнослужащими таким образом, чтобы не было внутреннего разделения и противоречия между воинским служением и служением вере и ее традициям.

Мне, как и многим в России, понятно, что в армии появится большое число православных священников. Большое настолько, насколько они будут востребованы. И их число должна называть не Церковь, а организационное управление Минобороны. Мы же, в свою очередь, только постепенно, создав систему подготовки – а это не два-три года, – сможем эти вакансии заполнить. Те же американская или британская армии, в которых, в отличие от нас, институт капелланов не разгонялся, постоянно испытывают нехватку священников. Потому что очень тяжело быть военным священником, часто просто опасно. Естественно, что и у нас эти вакансии будут заполняться постепенно. У нас нет ни одного центра по подготовке военного духовенства традиционных религий для силовых структур. Речь идет не только о Минобороны, но и о внутренних войсках, и о пограничниках. Да те же милиционеры, та их часть, которая рискует жизнью на работе, имеют тоже права на религиозную жизнь.

– Минобороны называет уже какие-то цифры?

– Они названы министром обороны, который заявил, что на первом этапе возрождения института военного духовенства будет 200–250 должностей пропорционально численности той или иной религии. Условия таковы, что для непосредственной работы в воинскую часть будет направляться священнослужитель определенной конфессии, если ее представителей присутствует там не менее 10%.

Хотя мне представляется, да, думаю, и разработчики проекта это тоже прекрасно понимают, что это довольно условный процент – десять, одиннадцать, девять… Конечно, должны быть четкие критерии. Невозможно содержать всех тех, кто вдруг захочет пойти служить капелланом, или, как мы говорим, военным священником. Если какая-то религия не представлена широко, то ее приверженцы должны иметь возможность в рамках увольнения встречаться со своими духовными лицами или общаться с ними по «аське» или скайпу. Необязательно в каждый дальний регион приезжать представителям зороастризма.

– Представители всех конфессий будут представлены в институте военного духовенства?

– Четырех традиционных для России: Православия, ислама, буддизма и иудаизма.

– Представители каких-то конфессий возражали против возрождения института военного духовенства?

– Мы не можем говорить о монолитности мнений. В России только у исламской уммы насчитывается 60 муфтиятов, которые находятся между собой в различных отношениях. Мы не можем говорить о существовании в России одной традиционной буддийской сангхи, в той же Калмыкии и Бурятии есть другие представители этой религии. Существует несколько еврейских федераций, которые в разной степени отражают мнение представителей иудаизма, проживающих в России. Наверняка, к этому списку можно приписать представителей старообрядчества, к сожалению не широко представленного в России и армии по численности. Я не вижу здесь какой-то проблемы. Вопрос в другом: необходима общая платформа, общий подход к воинской присяге, к воинскому долгу, к Российской Федерации, к готовности жертвовать жизнью ради страны. Если все это присутствует, то можно вписаться в рамки дореволюционной традиции, где в военном духовенстве были представлены и лютеране, и другие христианские деноминации. Но тогда и Россия была государством, включающим в свой состав католические Польшу и Литву, протестантские Эстонию, Латвию и Финляндию (хотя финны и служили на своей территории). И мусульман было значительно больше за счет Средней Азии. Также следует добавить, что и армия тогда насчитывала порядка 5–10 миллионов человек, в то время как сейчас – около 1 миллиона и плюс 2 миллиона – все остальные силовые структуры.

– Кто-то конкретно выступал против военного духовенства?

– В ходе дискуссий я слышал только одно мнение против – от представителя протестантов, который говорил о том, что военное духовенство должно состоять из действующих военнослужащих. С этой позицией мы не согласны, хотя могут быть разные прецеденты. В целом понятно, что священнослужитель Русской Православной Церкви должен быть, в первую очередь, священнослужителем, а не начальником. Он должен иметь нравственный, духовный авторитет, а не с помощью армейского принципа единоначалия понуждать людей к принятию тех или иных религиозных постулатов. Мы очень этого боимся. Никто из священников не хочет, чтобы институт военного духовенства становился аналогом советского Главпура (Главное политическое управление), исполняющим некие идеологические функции. Честно говоря, это неправильно, это противно. Зачем это делать? Невольник не богомольник. Надо видеть в человеке, независимо от того, в погонах он или нет, прежде всего, личность. А уже потом для командиров он будет боевой единицей. Для меня он, прежде всего, человек. И когда я раздаю подарки военнослужащим, для меня не имеет значения, дагестанец он, русский или еврей. Каждому скажу, что дембель неизбежен. И кавказец точно так же, как русский, на это улыбнется. Любви не только все возрасты, но и все нации покорны, особенно если это любовь к Богу. Надо делать реальные маленькие добрые дела, вот и все. В этом возможности духовных лиц значительно влиять на нравственный климат внутри воинских коллективов. Не приказами и криками, а таким добрым, положительным примером. Собственно, этим мы и занимались в горячих точках, в гарнизонах.

– Как практически будет реализовываться решение об институте военного духовенства в армии?

– В этом году будут охвачены российские военные базы за рубежом, их немного – в основном на Кавказе, также будет охвачен Черноморский флот, базирующийся в Крыму. В России в первую очередь будут охвачены воинские части, базирующиеся на Северном Кавказе. Именно там сегодня военнослужащие в большей степени рискуют жизнью. Я сам, как непосредственный участник боевых действий на Кавказе, могу сказать, что это страшно, это тяжело, это неприятно всем, в том числе и нам, священникам. За эти годы мы потеряли там убитыми семь священнослужителей, около десяти были контужены и ранены. В июне этого года отец Димитрий Василенко был ранен в плечо, до сих пор еще не оправился. И сегодня несколько священников, в том числе и из синодального отдела, участвуют в окормлении военнослужащих в Чечне и Ингушетии.

Первые священники уже поехали в войска и трудятся. В этом году возродили храм на 102-й российской базе в Армении, в городе Гюмри. В возрожденном старинном храме XIX века сейчас трудится наш священник. Есть храм в 201-й дивизии в Таджикистане. Военные священники, сменяя друг друга, ездят в Южную Осетию и Абхазию, совершая свое служение с риском для жизни. Жалованье, правда, никто из них еще не получал, но работа все равно идет, как и раньше.

Конечно, разные цифры называются: две тысячи священников, которые придут в армию, а может быть, их будет и больше. Но речь сейчас идет не о кампании, а о повседневной кропотливой работе в воинских коллективах. Вот потому-то это принципиально новый этап, и будет много трудностей, искушений. Но надеемся на Божию помощь. И на принятое в верхах решение, которое 11 марта 2006 года было одобрено Синодом Русской Православной Церкви.

– Кто со стороны Минобороны занимается реализацией проекта?

– Там создана рабочая группа из представителей различных подразделений. Мы, как и представители других религий, напрямую в нее не входим, хотя и участвуем в консультациях. Мы не государственная структура и не хотим ею быть. Поэтому будут сформированы соответствующие представительства, как это видится со стороны госструктур, и дальше мы будем, как я понимаю, пытаться практически реализовать из этого то, что считаем приемлемым и выполнимым, и отказываться от неприемлемого и невыполнимого в силу специфики той или иной конфессии. Сейчас рано говорить о какой-то конкретике не потому, что скрываются какие-то решения, а потому, что их нет. Механизм, наполненный какими-то документами, методиками, должностными инструкциями, – все это дело будущего, и мы надеемся, что это не будет писать какой-то один человек, пусть даже очень умный. А что сама жизнь, работа пастырей, которая началась в новом формате, выявит сложности, какие-то угловые моменты, и мы их в духе сотрудничества решим как во внутриконфессиональном диалоге, так и находя общий язык с военным ведомством.

– Какой статус будет у военных священников?

– Мы полагаем целесообразным, чтобы это был особый род государственной службы, чтобы представитель военного духовенства приравнивался к госслужащим. Потому что видеть его вольнослужащим – это не дело, а ставить его в качестве техперсонала, как водителя или секретаря, тоже не очень правильно. Но и в этом вопросе ясности ни у кого нет, хотя можно было бы обратиться к дореволюционному опыту.

– Но если у священника будет статус госслужащего, то государство должно будет платить ему жалованье.

– Изначально речь идет о том, что государствообразующая структура, коей и является военное ведомство, платит своим людям жалованье. Понятно, что служить священник будет не за деньги, но у него есть семья, которую надо кормить. Он же не будет брать деньги с солдат за то, что их окрестил!

– Как будет проходить отбор священников для этого служения?

– Вначале возьмут лучших, а потом из лучших – самых лучших. Я надеюсь, что это будет так.

– Речь идет о тех двух тысячах священниках, которые имеют опыт взаимодействия с вооруженными силами?

– В значительной степени, да, и, надеюсь, постепенно будет организована система подготовки и переподготовки для тех, кто не имеет подобного опыта. Такие священники, на мой взгляд, должны пройти специальные курсы, где получат определенные навыки, которые помогут расти им в этом направлении и достойно влиться в воинский коллектив, стать его полноправным представителем.

– Какие храмы будут использоваться для служения военным духовенством: те, которые есть на территории воинских частей, или епархиальные?

– Будет разный формат служения. Ведь речь не идет только о работе внутри храма. Можно работать и в солдатских клубах, домах офицеров. В конце концов, можно работать и на улице. Встать, повесить иконочку и отслужить молебен или постелить коврик и совершить намаз. Для этого не обязательны золотые купола. У нас есть полевые храмы, есть передвижные храмы на базе автомобиля, даже есть церковь мобильного десантирования. Существуют разные формы. И каждая конфессия придумает сама, как наилучшим образом выстроить свою работу.

– Как будет реализовано служение в условиях специфики флота, когда корабли надолго уходят в автономное плавание?

– Такой опыт у нас сегодня уже есть. Например, архиепископ Камчатский Игнатий совершал литургию на подводной лодке под Северным полюсом. Есть опыт работы священнослужителей и на надводных кораблях. Мне известно, что представители ислама в комнатах досуга совершают намаз. В этом смысле им, как и иудеям, проще. И буддисты также найдут приличествующие их традиции формы, чтобы реализовывать свои духовные потребности в стесненных условиях. Даже представитель белого духовенства за послушание может оторваться от семьи и отправиться в поход с моряками.

Если духовенство, прежде всего, будет ориентировано на военный коллектив, то оно, в первую очередь, будет радеть о нем. Естественно, что будут подбираться священники, преимущественно не имеющие приходской нагрузки. Хотя все батюшки, которые служат рядом с воинскими частями, стараются находить время для духовного общения с военными.

– Планируется ли привлекать для военного служения монашествующих священников?

– По-моему мнению, монашествующие для такого служения подходят в меньшей степени. И из числа монашествующих не многие рвутся работать в воинском коллективе. Потому что если человек ушел из мира, то он лучше чувствует себя в общежительном монастыре, где все выстроено, существует неспешная монастырская служба, чем в коллективе с постоянным режимом аврала и неистребимым грехом сквернословия. Подвизаться монаху среди военнослужащих очень тяжело, это почти сравнимо с подвигом анахоретства.

– Что из дореволюционного опыта сегодня можно использовать в полном объеме?

– Работа священника в условиях боевых действий осталась без существенного изменения. Военное духовенство в России в период Первой мировой войны было весьма развито, и сейчас мы пользуемся сохранившимися до наших дней инструкциями, которые были написаны в то время. Так, например, во время боевых действий священнику удобнее всего находиться на передовом пункте приема раненых или в медсанчасти, где он востребован не только в качестве младшего медицинского персонала, но, прежде всего, помогает устранять психологические последствия ранений и болевого шока. Также задача священника – помогать не только раненым, но и тем, у кого сердце болит от ужасов войны, от потери боевых товарищей, от несправедливости страданий, свидетелями которых они стали. Поверьте мне, когда своими глазами видишь трупы и носом чувствуешь запах разложения, тебе самому становится страшно и тяжело, и хочется крикнуть водителю БТРа, чтобы он быстрее проехал этот ужас.

Мы читаем все, что нам досталось от дореволюционного духовенства, но сегодня другой социальный состав общества, и это накладывает свою специфику. Ведь сегодня и место Церкви, и отношение к ней совсем другие, чем было в крестьянской России. Поэтому что-то приходится делать заново.

– Например?

– В современном обществе число людей, позиционирующих себя как воцерковленные христиане, в разы меньше. И рамки работы с ними значительно шире, чем литургические, на которых сосредотачивался священник царской армии. Он отслужил литургию, сказал проповедь. А нам приходится использовать мультимедийные приставки, устраивать показы различных фильмов, в том числе и по социальной тематике. Приходиться объяснять ребятам, почему грех напиваться или почему являются грехом беспорядочные половые связи. Когда начинаешь заниматься этой работой, понимаешь, что она просто огромна. Раньше не надо было объяснять, что аборт – это узаконенное детоубийство, грех. А сейчас мы объясняем это будущим отцам и уже родителям – офицерам и контрактникам, почему их жена при маленькой зарплате не должна убивать будущего ребенка.

– За 20 лет сотрудничества с армией как поменялось отношение государства и военных к Церкви?

– Если процент верующих за это время существенно возрос, значит, и отношение улучшилось. Например, стало уже совершенно хрестоматийным для ВДВ, среди которых число атеистов совершенно мало, молиться. Ведь если ты выпрыгиваешь из самолета с мешком за спиной, только Бог знает, станет этот мешок парашютом или нет. То же самое можно сказать о подводниках или морских пехотинцах, разведчиках и летчиках, у которых повышенный риск – они почти все верующие. И приснопамятный полковник Ткаченко, командир «Русских витязей», был православным человеком. Имел сложившиеся отношения с несколькими священниками, приглашал их на различные значимые в своей жизни события.

За эти годы мне пришлось побывать примерно в 400 частях различных родов войск, и учась в военной академии, я видел везде одно и то же: священников уважают. Все категории военнослужащих тянутся к Богу, задают живые вопросы, с чем-то спорят – это нормально.

– Насколько далеко Минобороны готово зайти, пуская священников в казармы? Например, могут ли отменить воскресные кроссы, чтобы военнослужащие могли побывать на Божественной литургии?

– Здесь многое зависит от самого пастыря, от того, как он поставит работу внутри воинского коллектива. Где-то это можно перенести, где-то сдвинуть по времени, где-то совсем отменить.

– Что вам больше всего запомнилось из духовной практики работы с военнослужащими?

– Глаза людей, в которых видно рождение веры. Вот сейчас он неверующий, а через десять минут верующий. Ты не можешь поймать этот миг, он неуловим. Но ты видишь, что внутреннее преображение произошло, и это дорогого стоит. Это самое большое чудо, когда человек на твоих глазах становится верующим.