Апокрифы оставлены за бортом спасительного церковного ковчега. Однако слово «апокриф» звучит маняще и волшебно. За ним мерещится некое «тайное знание», скрытое от многих и доступное избранным. Но, как правило, лишь до знакомства с текстом. Читателя, любящего Писание, творения святых отцов, такое чтение лишь разочарует. Как древние книги, так и современный апокрифический «фольклор» выглядят скудно и жалко в лучах евангельской правды, и контраст уж слишком очевиден. Но апокрифы живут столетиями, и фантазия сочинителей не иссякает. Кто же ест убогую похлёбку суеверия за дверями роскошного пира веры? Куда влекут апокрифы? Раскрывают ли они тайны церковной истории — или уводят в дебри религиозных фантазий?
Таинственные книги
Жизнь Церкви многообразна, и это многообразие только подчёркивает её единство во Христе. «Церковь, — как говорил К. Льюис, — это единство разностей». Каждый по-разному проявляет себя в Церкви, и в каждом по-разному являет себя благодать. Но всё же для всех христиан есть нечто общее. С одной стороны, это новая умиротворяющая душу радость, а с другой — неожиданное для самого же человека противление благодати. В каждом из нас живёт израильтянин, что с еврейского переводится как «богоборец». Переступив порог храма, он не может моментально со всем согласиться, кардинально измениться и покаяться. Как говорил мой друг, бывший баптистский активист: «Духовность в христианстве зиждется на покаянии, но покаяние не ставит точку, как внушил нам Запад. Покаяние — это лишь начало». Быстро может меняться лишь форма одежды и культурное пространство вокруг человека, но вот мысли, чувства, желания диктуют свои «догматы».
Именно из этого желания проникнуть во все смыслы и тайны учения Церкви рождаются апокрифы. Слово «апокриф» с греческого переводится как «тайный, сокровенный». За ширмой этой таинственности прячется некое исключительно правильное, исчерпывающее понимание истины. Такая исключительность в древние времена, как правило, подтверждалась авторитетом апостолов. Обычно именно их именами подписывались апокрифические произведения, например, «Евангелие от Фомы» или «Апокалипсис Петра».
Ныне безымянность — характерная черта для апокрифов. Иногда, чтобы подкупить внимание доверчивого слушателя, апокрифические сказания именуются преданием Церкви, и мы слышим: «Церковь учит...», «по преданию...» или «моя бабушка, которая всю жизнь ходила в церковь, говорила...», — но если после этих слов вы не услышите ссылки на общепризнанные авторитеты, то, скорее всего, вы слышите фантазии на евангельскую тему. «Нельзя оставаться в Предании, — пишет знаменитый православный богослов В. Лосский, — сохраняя как „отеческое предание“ всё то, что в силу привычки льстит „богомольной чувствительности“. Наоборот, подменяя такого рода „преданиями“ Предание живущего в Церкви Духа Святого, именно больше всего мы рискуем оказаться в конечном счёте вне Тела Христова».
Предание или апокриф?
Как же определить тут, где подлинное Предание, а где бабьи басни (1 Тим. 4, 7)? Критерий этот — водительство Духа Святого, Который наставляет нас на всякую истину (Ин. 16, 13). Но ведь те же христиане, которые создают и хранят апокрифы, убеждены, что именно ими и водительствует Дух Святой. Яркий тому пример в популярном нынче апокрифе о таинственном старце Антонии: «Сколько раз хранителями истины оказывались одиночки, в то время как высшее священноначалие — еретики?!» В Церкви существует определённая культура обращения с Преданием, в ней всегда были авторитеты, которым она доверяла выражать смысл Предания. Дары различны, но Дух один и тот же; Одному даётся Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом (1 Кор. 12, 4, 8). В этом смысле Предание — это авторская мысль о жизни во Христе, и оно выражается конкретными авторитетными людьми по конкретному поводу, на конкретных Соборах или в конкретных текстах. «Предание есть преемственность общения святых в истории», — писал отец Иоанн Мейендорф. Это не мёртвый отголосок фантастической древности, а вечная живая истина, которая выражается в новых изменяемых формах.
Чтобы понять, внимаете ли вы подлинной истине, одного сердца мало, необходимо ещё и рассуждение — кому именно можно доверять. Иными словами, вы должны услышать имя авторитетного автора.
Мир грез
Кроме внешних опознавательных знаков апокрифы имеют ещё и внутренние признаки фальши. «Христианское учение, — пишет священномученик Тихон (Беллавин), — всегда было чуждо духа мечтательности. Оно тем и отличается от разных утопических теорий, что ясно различает идеал и действительность и, указывая человеческим стремлениям конечную цель в идеале, никогда не теряет из виду и действительности». Апокрифы всегда говорят о чём-то абстрактном, не применимом в повседневности, лишнем. Предание же сосредоточено прежде всего на том, что важно для спасения человека как тысячи лет назад, так и уже здесь и сейчас, в окружающей нас действительности. То есть, главной темой Предания являются страсти и борьба с ними. И если Предание раскрывает глубины человеческого сердца, то апокрифы, наоборот, прячут его содержание в дымке мечтательности.
Доверяя апокрифам, человек находит альтернативу своему внутреннему противлению благодати. Здесь находят своё воплощение, скорее всего, обычные человеческие страсти. Хотя и облекаются они зачастую в образ святыни. Закрывая глаза на главное внутреннее содержание веры, апокрифы говорят о внешнем, о том, что не практично и не обязывает ничего менять в своей жизни. «Живит только то, что переделывает тебя», — писал де Сент-Экзюпери. А апокрифы — это придуманный безоблачный мир. В эту мистерию грёз человек убегает от реального дела, которое по силам каждому человеку, — от покаяния. Поэтому они ничего не могут рассказать о внутренней жизни человека, о сокровенной молитве сердца, чающей Утешителя, Духа Святого.
От Эдема до Голгофы
Классической иллюстрацией такого искажения самой сущности таинства покаяния может послужить древний апокриф, повествующий о трёхсоставном древе Креста Господнего. Это захватывающая приключенческая повесть о том, как дерево, выросшее из трёх семян, омываемых слезами Адама у райских врат, через тысячи лет скитаний по грешной земле оказалось на Голгофе. Слушая подобные истории, я всегда задаю себе один и тот же вопрос: «А какой здесь смысл? Неужели Господь пришёл для того, чтобы стать одним из любимых персонажей в фольклоре многих народов мира. Или, может быть, здесь вообще не о Христе идёт речь?» Но удивительнее всего не содержание, а живучесть этой истории. До сих пор народ церковный довольно часто и на многих приходах переживает праздник Воздвижения, находясь более под впечатлением от этой повести, чем от смысла литургических текстов, посвящённых празднику.
Казалось бы, на первый взгляд, совершенно невинное любопытство, возбуждённое вопросом о происхождении древа Креста Господня, но оно ставит совсем другие акценты. Оно побуждает искать ответы где-то в стороне, так как ни Священное Писание, ни святые отцы не акцентируют внимания на тех вопросах, которые находят своё разрешение в апокрифах. В самом Писании оно уводит взгляд в сторону от природы Христа к породе древа Креста, то есть от главного к мелочам. Попробуйте сместить акценты в «Лунной сонате» Бетховена, и это будет уже не Бетховен. «Христианство начинается не из формы, а из внутреннего содержания», — писал владыка Иларион (Троицкий). А здесь ничего не говорится о главном содержании христианства, о другом кресте, на который Господь взошёл, по слову митрополита Антония (Блюма), уже в день Своего Рождества. «Крест — это смирение», — писал преподобный Ефрем Сирин. В Христовом смирении исцелилась наша испорченная природа, а не в дереве, пропитанном слезами Адама.
Вера по росту души
Евангелие ничего не говорит нам о детских годах Христа. Но вот апокрифическое «Евангелие от Фомы» содержит просто сенсационные случаи из детства Спасителя. Не только в древние времена, но и сегодня вы можете услышать умилительные истории о том, как Он лепит птичек, которых заставляет летать, а потом жестоко мстит своим сверстникам, которые подняли руку на Его «создания». Эти тексты, которые не имеют никакого исторического основания и, по меткому замечанию знаменитого библеиста Б. Мецгера, «напоминают греко-римские романы, в которых обычные непристойности заменены нравоучениями». В контексте апокрифа эти непристойности обращаются в «святыню», потому что облекаются в образ Христа.
Такими же возвышенными непристойностями пропитаны практически все апокрифические сказания о загробном мире, хотя Церковь так и не сформулировала чёткого учения об этом предмете. Мало того, преподобный Ефрем Сирин говорит, что Господь промыслительно скрыл это из-за гордости человека. Церковь никогда не выходила за рамки того, о чём Христос молчал. Она, как художник, уводит в тень второстепенное для того, чтобы выделить главное. Но всё же яркие апокрифические триллеры о загробном мире имеют большой успех в церковной среде. В Древней Руси на эту тему существовал популярный апокриф «Хождение Богородицы по мукам». Или «Вознесение Еноха» — о том, как Енох был взят живым на небо и о его путешествиях по небесным сферам. Но эти сюжеты не исчерпали себя и сегодня. Существуют современные аналоги таких преданий. Один из самых нашумевших — это фильм «Встреча с вечностью». Некий раб Божий Андрей проведёт вам целый инструктаж по ориентированию на местности в загробном мире. А главным условием прохождения мытарств в современных версиях этих апокрифов является отсутствие ИНН и процедура покаяния перед царской семьёй. Ключевое кощунство этих вещей, мне кажется, в том, что человек сам определяет, кого Богу любить, а кого посылать в ад. Человек сам незаметно занимает место такого не понятного ему Бога, Которого исповедует Церковь Христова.
Апокрифы — это не плод мысли или глубокого переживания, а, скорее всего, плод воображения. Человек сам придумывает себе веру, сам создаёт себе тот образ Христа, который подходит ему как раз по росту души. В апокрифах обычно всё внутреннее содержание христианства упрощается до примитивизма и искажается до неузнаваемости.
Например, очень интересную версию спасения человечества вы можете услышать во многих храмах на Западной Украине в день Богоявления. Адам договаривается с дьяволом о распределении власти между живыми и мёртвыми. Праотец подписывает кровью договор, а дьявол прячет его в Иордане. А когда Господь крестился в Иордане, то встал именно на этот камень и «стёр рукописание грехов». И всего-то проблем было с первородным грехом! В этом сюжете спасение происходит как бы вне человека, вне его выбора, механически. Человек судорожно ищет причины всех своих проблем и, соответственно, способ их решения вне себя: просто нужно оказаться в нужном месте и в нужное время. Достоевский назвал эту лукавую привычку ума сладострастием безответственности.
В такой абсолютизации внешнего обряда заключается вся суть ложного религиозного опыта. То есть — когда спасение совершается автоматически в силу того, что я, к примеру, хожу в церковь, даю милостыню, или даже исповедуюсь и причащаюсь. А значит, это должно дать результат, независимо от того, стал я добрее или злее от этого. «Без самоотвержения человек не способен к вере, — говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), — его падший разум противоборствует вере, требуя дерзостно отчёта у Бога в Его действиях и доказательств в открываемых Им человеку истинах».
Церковь без Христа?
Апокрифы, как вирусы, очень долго живут в теле Церкви. Несмотря на то что их никто, кроме специалистов, не читает и не переводит с греческого, старославянского или латыни. Просто эти фантазии свойственны природе человеческой. Но в самостоятельном взгляде человека на небо всё же есть много светлого, доброго, правильного. Поэтому Церковь не отвергла вовсе апокрифическое творчество. Такие апокрифы не искажали евангельский свет, но и сами не являлись источником этого света. Они просто отображали в себе этот свет.
Иногда эти зарисовки Церковь с благодарностью принимала и вплетала их в канву своего Предания как художественные поэтические произведения. При этом Церковь часто пренебрегала даже их исторической достоверностью ради того, чтобы передать внутреннее духовное содержание. Эти сюжеты сами по себе не выражали учения Церкви, а лишь дополняли Его. «Церковь умеет извлечь из апокрифов то, что может полнить и иллюстрировать события, о которых умалчивает Писание, — пишет В. Лосский, — но которые Предание считает достоверными». Таким образом, дополнения апокрифического происхождения придают окраску литургическим текстам и иконографии некоторых праздников. Древние иконописцы, например, никогда не изображали момент Воскресения Христова. Ведь это неописуемая тайна. Но сюжет иконы Сошествия Христа во ад взят из апокрифического «Евангелия от Никодима». И это, конечно же, не фотографическая констатация факта Воскресения, а символическая картина самой сути подвига Христа. Этот сюжет как бы дополнил веру Церкви в то, что Он и находящимся в темнице духам, сойдя, проповедал (1 Пет. 3, 9).
Церковь — это откровение Христа в человеке. И апокрифы потому отвергаются Церковью, что они говорят о человеке без Христа. Апокрифический Христос является как бы расходным материалом для изображения человеческих страстей. «Это напоминает, — пишет святитель Ириней Лионский, — как если бы кто, разобрав мозаичное изображение царя и переставив камни, сделал изображение пса или лисицы и сказал: вот то самое прекрасное царское изображение!» И если священная история — это история о том, как Бог открывается человеку, то в апокрифах человек открывает для себя Бога сам. И иногда человек идёт в правильном направлении, но он ещё не знает, кому помолиться, чтобы вышли навстречу. Поэтому апокрифы — это совсем другая история, и явно не священная, потому что она молчит о Христе.
|
