Мы продолжаем публиковать материалы о новомучениках и исповедниках Российских, чья судьба была связана с саратовской землей. Сегодня наш рассказ — о святом Александре, графе Медеме, владельце имения Александрия Хвалынского уезда, жизнь которого была примером удивительного мужества и преданности: своему делу, своей семье, своей стране, своей вере.
Александр Медем появился на свет 8 декабря (далее все даты даны по старому стилю.— А. Н.) 1877 года в Санкт-Петербурге. Отец его — Оттон Павел Теодор Юлий — был сыном Имперского Российской службы отставного гвардии ротмистра графа Людвига (Иоганна Фридриха) фон Медема и Софьи (Екатерины Елены Анны) фон Левенштерн. Мать — Александра Дмитриевна Нарышкина — была представительницей русского аристократического дома, в генеалогии которого сплелись многие громкие дворянские семьи: Долгорукие, Бартеневы, Бутурлины. Свадьба Оттона Людвиговича и Александры Дмитриевны состоялась в Риге 21 мая 1873 года — так в родословном древе Медемов появилась особая ветвь, объединившая в себе не только знатные прибалтийские и русские фамилии, но и лютеранство с Православием.
Следуя традиции, Людвиг и Софья Медемы согласились на женитьбу сына только при условии, что их внуки примут лютеранство, в то время как законы Российской империи вплоть до октябрьского манифеста 1905 года делали это возможным только в самых исключительных случаях. Обратившись на Высочайшее имя, почтенная прибалтийская семья смогла добиться такого «исключительного права».
14 февраля 1878 года в евангелическо-лютеранской церкви святой Екатерины, что на Васильевском острове, их первый сын был крещен с именем Александр Георгий Людвиг Юлий. Восприемниками его при свершении таинства стали дядя Г. Д. Нарышкин, графиня З. И. де Шово и министр юстиции Российской империи граф К. И. Пален. (У Александра были старшая сестра Мария (1874 г. р.) и младшие братья Дмитрий (1882 г. р.) и Георгий (1885 г. р.)).
Детство Александра проходило в основном в Саратовской губернии, где еще в 1874 году в Хвалынском уезде его родители приобрели земли, центром которых был хутор Александрия. Имение находилось в самой узкой части водораздела Волги и Терешки. Во владении Медемов были также перевоз и рыбные ловли на Волге с прилегающими островами.
Со временем Александр полюбил ставшие для него родными поволжские края и деревенскую жизнь. С раннего возраста он проявлял интерес к полю, а когда подрос, то ни одна сельскохозяйственная работа на хуторе не обходилась без этого живого, веселого, деловитого и сообразительного мальчика, принимавшего во всем самое деятельное участие. Все это способствовало приобретению им практических знаний по сельскому хозяйству, которые он в дальнейшем успешно применял.
В воспитании и образовании Александра помимо тетки, Марии Голицыной, большое участие принимала также гувернантка — англичанка мисс Нина де Бернарди, благодаря которой он свободно владел английским. Кроме того, с ним занималась близкий друг семьи — А. М. Иванова, обучавшая его русскому языку и общим предметам до поступления в гимназию. Бывал Александр и у своих прибалтийских родственников в имении Штокмансгоф под Ригой в семье дяди Теодора и его жены Эльзы, где учил немецкий.
В мае 1893 года Оттона Людвиговича назначили Воронежским вице-губернатором. В Воронеже Александр поступил в гимназию. Там же состоялось знакомство Медемов с влиятельным дворянским родом этого города — Чертковыми. Глава этой семьи Федор Дмитриевич владел имением на правом берегу Дона при селе Хвощеватке. Его жена — Елена Михайловна, великосветская аристократка,— была дочерью бывшего воронежского губернатора М. А. Оболенского (двоюродного брата известного славянофила Ю. Ф. Самарина). В семье Чертковых воспитывалось двое детей — сын Михаил и дочь Мария.
Мария Федоровна была очень красивой девушкой с большими синими глазами и черными густыми волосами, при этом очень застенчивая. Она получила типичное для того времени домашнее образование, свободно владела английским и французским языками, хорошо рисовала, была очень начитанна, обладала глубоким философски направленным умом.
В 1896 году Оттона Людвиговича назначили Новгородским губернатором, и Медемы переехали в Великий Новгород. Там Александр окончил местную гимназию и в 1898 году продолжил обучение на юридическом факультете Петербургского университета.
Семьи Чертковых и Медемов продолжили общение в Санкт-Петербурге. Александр Оттонович и Федор Дмитриевич стали большими друзьями, а вскоре стало ясно, что Мария и Александр любят друг друга, и дело приблизилось к свадьбе. Состоялась помолвка, омраченная 28 ноября 1899 года неожиданной кончиной Федора Дмитриевича — сказалось больное сердце. Свадьба Александра и Марии была отложена до окончания траура и состоялась 5 мая 1901 года в Санкт-Петербурге.
Для постоянного проживания молодожены выбрали Александрию. Они вполне могли угнездиться в собственном имении Александра Оттоновича Каугерсгофе в Курляндии или в поместье Марии Федоровны, находившемся в Бессарабии, но главу семьи манили любимые с детства края со сверкающей на солнце прорезанной островами Волгой, займищами, бескрайними полями и дубравами, лугами с ароматными земляничными ягодниками. Всему свету граф Медем предпочитал Александрию. Зная это, мать Александра Дмитриевна вверила старшему сыну управление экономией.
Александру Оттоновичу было в радость заниматься любимым делом — организацией и ведением сельского хозяйства. По свидетельствам современников, он знал каждого нанятого крестьянина и отбирал только лучших работников, лично объезжал владения и следил за ходом работ, мог и из одного котла с рабочими поесть, ходил в крестьянской косоворотке. Его дочь Александра позже напишет: «Отец привык легко общаться с людьми и всех располагать к себе. Сам всегда предпочитал общество простых людей (в частности, крестьян). Он умел держать себя соответственно в любом обществе, но не любил находиться в тех аристократических кругах, где было много условностей». Все это в сочетании с использованием передовых технологий помогло Александру Оттоновичу завоевать подлинную любовь и уважение во всей округе.
В начале ХХ века в усадьбе начинается активное строительство. Возводится паровая мельница, сыродельня, амбары, силосная башня, деревянный ледник, оранжерея и прочие хозяйственные строения. На Волге работала хлебная пристань. Вводились все новейшие достижения агрономической науки и техники: на ферме — механические поилки, на мельнице — силовая установка, были закуплены локомобили, паровая машина, молотилки.
На берегу Нижнего пруда расположился каменный, в два этажа, с двумя террасами, балконом и полуротондой барский особняк, рядом были разбиты парки, аллеи, сады, цветочные клумбы и огороженные невысокими деревянными заборчиками палисадники с дубами и голубыми елями. В них расхаживали, распустив радужные хвосты, павлины.
Александрия стала образцовым имением с развитой инфраструктурой, особой усадебной культурной средой и гармоничными социальными отношениями. Здесь Александр Оттонович с Марией Федоровной строили свою счастливую жизнь, здесь же у них появились дети.
25 июля 1902 года в Александрии в молодой семье Медемов рождается первенец — сын Федор, позже еще три дочери: 10 апреля 1904 года родилась София, 8 сентября 1908 года — Елена, а 14 мая 1911 года — Александра. Все они были крещены в Православие.
Младшая дочь позже напишет: «Будучи по натуре человеком властным, упрямым и любившим делать все по-своему, отец распоряжался делами и всей внешней жизнью семьи. Но внутренней, духовной жизнью и им самим как человеком руководила моя мать, являвшаяся для отца и духовным, и нравственным авторитетом».
Тяжелым крестом и неутешным горем для Александра Оттоновича и его жены была средняя дочь. Рождению Елены предшествовала холера у беременной Марии Федоровны. Болезнь и лекарства, которыми ее спасали, повлияли на здоровье будущего ребенка. Когда девочка появилась на свет, родители стали замечать, что она не развивается нормально. Елена не могла говорить, сознательно владеть телом и даже жевать. Но при всей тяжести болезни у Еленушки, как ее ласково называли близкие, не было идиотского выражения лица. «Когда говорили строго,— вспоминает ее младшая сестра,— она плакала, когда ласкали — она улыбалась. Улыбалась и радовалась появлению перед нею матери, реагировала на звук посуды, когда была голодна. Более всех детей она была похожа на мать: огромные синие глаза, черные брови и волосы, нежная кожа… У бедняжки бывали припадки судорог всего тела, и это было очень мучительно. Она кричала, и сердце родителей надрывалось». Еленушка нуждалась в постоянном уходе. Александр Оттонович и Мария Федоровна предпринимали различные меры для лечения дочери, возили ее на обследования к лучшим врачам не только России, но и Швейцарии. Болезнь не отступала. Тяжелые обстоятельства стали очередной ступенью в духовном росте Александра Оттоновича. По желанию супруги он закладывает в Александрии православный храм во имя святой Елены, небесной покровительницы Еленушки.
В 1910–1912 годах каменная однопрестольная церковь в Александрии была возведена и освящена 17 октября 1913 года. Иконостас для церкви выполнили известные мастера Владимир Комаровский и Дмитрий Стеллецкий.
Осенью 1914 года в Петрограде погибает Александра Дмитриевна Медем. Потеря матери не подорвала нравственных сил Александра Оттоновича. Вскоре после семейной трагедии он принимает активное участие в поддержке русской армии, воевавшей на фронтах Первой мировой. В середине декабря 1914 года он сопровождает поезд с подарками для солдат некогда расквартированной в Саратове 47-й дивизии в Польшу. На фронте граф Медем встретил новый 1915 год, а 9 января вернулся обратно.
Ужасы войны еще более укрепили глубокие патриотические чувства Александра Оттоновича. Вскоре он вновь отправился на фронт, но уже в качестве начальника санитарного отряда Всероссийского земского союза. В 1916 году с ним случился сердечный приступ, после которого он вернулся в имение. В это время душевные переживания породили в нем решительные мысли о переходе в Православие.
Октябрьская революция 1917 года круто изменила Россию, а вместе с ней и судьбы миллионов людей. Не миновала горькая учесть и семью Медемов.
Из Александрии их провожали любившие и уважавшие их крестьяне и бывшие служащие, которые не только позволили им забрать с собой необходимую мебель и другие вещи (от рояля и столового серебра до занавесок), но и помогли погрузить все это в повозки и доставить в Хвалынск. Некоторые же из прислуги пожелали переехать с ними.
В Хвалынске Медемы устроились на съемных квартирах. На первых порах семья и прислуга жили на «хуторские» запасы и имеющиеся в наличии средства. Служащие продолжали получать жалованье, которое со временем становилось все меньше и меньше.
Эмигрировать удалось лишь отцу Александра Оттону Людвиговичу, брату Дмитрию и позднее сыну Федору. Второй брат Георгий — офицер Белой армии — погиб под Самарой.
Самого Александра Оттоновича как бывшего «эксплуататора» и «буржуя» неоднократно арестовывали, чему предшествовали обыски в квартире. Его дочь вспоминала: «…В те годы искали оружие. И хоть такого не находили, но отца забирали. В памяти: горящие ненавистью глаза человека в кожаной куртке, роющегося в наших вещах. Сопровождающие его берут руками со стола нарезанные к ужину куски вареного мяса и хлеб, жадно едят. Это для пришлых представителей власти мой отец был помещик и «классовый враг». Местные коммунисты и рядовые люди, знавшие и любившие «графа» как человека, не раз выручали его».
Во время одного из арестов лета 1918 года Александра Оттоновича приговорили к расстрелу. Уважающие графа люди предлагали организовать побег, но он отказался, опасаясь за семью. В ночь перед расстрелом под большим секретом Александру было разрешено переночевать дома и проститься с семьей. Его выпустили без конвоя, под честное слово, с условием, что утром он вернется и не подведет отпустившего. Так Александр Оттонович с Марией Федоровной, просидев всю ночь на балконе снимаемой квартиры, приготовились к ужасной развязке, а на рассвете… пальба. Одна власть сменила другую — вынесшие приговор бежали, а добрый граф был спасен.
После восстановления в Хвалынске Советской власти осенью 1918 года Александра Оттоновича вновь арестовали. За его освобождение у Марии Федоровны потребовали крупную сумму денег, которых у семьи не было. Тогда она обратилась к хвалынскому мулле, давно знавшему и уважавшему Медемов. Татарская община собрала необходимую сумму, и граф Медем был освобожден.
В очередной раз Александра арестовали летом 1919 года по подозрению в проведении контрреволюционной агитации, месяц он просидел в хвалынской тюрьме, куда ему носили передачи Мария Федоровна с дочерьми. Отпустили, чтобы снова арестовать и конвоировать в Саратов, где ему по тому же обвинению пришлось отсидеть 4,5 месяца.
В ноябре-декабре 1919 года Александра Оттоновича освободили. «Из губернского города Саратова,— вспоминала младшая дочь Дина,— он добирался кое-как, на попутных подводах. В Баронске (ныне город Маркс) у немцев сытно поел пшенной каши с салом. Он много рассказывал о своем житье и товарищах по несчастью. Говорил, что нигде так не молился, как в тюрьме, где в дверь по ночам, бывает, стучится смерть, и чья очередь — неизвестно». Оба раза его освобождали за недоказанностью состава преступления.
После революции 1917 года, когда был полностью уничтожен старый и создан новый политический строй, началось брожение и в рядах Церкви, в которой большевизм видел главного идеологического врага. Историки называют этот период величайшей драмой, которую переживала когда-либо Русская Церковь, когда часть ее служителей «решила воспользоваться несчастиями своих братьев для личных выгод». Раскол оформился, главным образом, в движении, известном как обновленчество. В 1922 году сформировалась реформаторская группа, получившая название «Живая Церковь» (изначально так назывался лишь журнал). В 1923 году прошел первый поместный собор обновленцев, который объявил о своей поддержке Советской власти и низложении Патриарха Тихона.
Официально членами группы «Живая Церковь» могли быть «православные епископы, пресвитеры, диаконы и псаломщики, признающие справедливость Российской социальной революции и мирового объединения трудящихся для защиты прав трудящегося эксплуатируемого человека». Естественно, что возникшая в рядах Церкви смута была на руку красному правительству, которое прямо или косвенно поддерживало живоцерковцев. В 1920-е годы в их юрисдикции оказались тысячи приходов по всей России.
Появились они и на Саратовской земле, где действовали как губернский, так и уездные комитеты группы «Живая Церковь». В 1922 году правящий епископ Саратовский Досифей (Протопопов; †1942) находился в заключении. 13 марта 1923 года во епископа Сердобского, викария Саратовской епархии, был хиротонисан Петр (Соколов; †1937), возглавивший борьбу с обновленцами.
С 1921 года Александр Оттонович, а вслед за ним и вся семья Медемов ходили на службы большей частью не в Казанский собор, а в церковь мужского Свято-Троицкого монастыря. Это произошло после смерти всеми уважаемого настоятеля собора отца Евгения Пиксанова, которого сменил «слащавый и хитроватый» священник Матфей Карманов (его Александр Оттонович не любил и не уважал за трусость).
В монастыре граф Медем с другими верующими организовали церковный совет. Когда соборное духовенство стало принимать сторону обновленчества, хвалынский Свято-Троицкий монастырь под ревностным напором графа Медема стал противостоять ему. От имени верующих Александр ездил в Саратов к одному из главных противников «Живой Церкви» в губернии епископу Петру (Соколову) с прошением принять их приход в свою паству.
Летом 1923 года секретный отдел Саргуботдела ГПУ активизировал борьбу с противниками обновленчества. На духовенство и мирян Саратова, Вольска, Петровска, Хвалынска посыпались доносы от священников — членов комитетов «Живая Церковь» и других «осведомителей».
Александр Оттонович глубоко переживал, наблюдая за творившимся в стране мракобесием. Он пишет сыну в Германию письмо-напутствие, в котором ярко описывает свои духовные переживания и ориентиры: «Федюшок мой дорогой. На днях твое рождение — тебе исполнится 21 год, т.е. гражданское совершеннолетие. Буду особенно горячо за тебя, мой мальчик, молиться, чтобы Господь помог тебе достойно и возможно праведно пройти свой земной путь и душу свою спасти, дал тебе счастья, силу и душевную и телесную, смелость и дерзновение, и крепкую непоколебимую веру. Одна только вера, что не все кончается здесь земным нашим существованием,— дает силу не цепляться, во что бы то ни стало, за свою малозначащую жизнь и ради ее сохранения идти на всякую подлость, низость и унижение. Это мы наблюдаем на каждом шагу, и тошнит от этого всего до полного отвращения ко всем окружающим.
Действительно свободным может быть только человек, глубоко и искренне верующий. Зависимость от Господа Бога — единственная зависимость, которая человека не унижает и не превращает в жалкого раба, а, наоборот, возвышает. Проповедник и наставник я плохой — но мне хочется тебе сказать то, что я особенно остро чувствую и для тебя желаю. Верь твердо, без колебаний, молись всегда горячо и с верой, что Господь тебя услышит. Ничего на свете не бойся, кроме Господа Бога и руководимой Им своей совести,— больше ни с чем не считайся; никогда никого не обидь (конечно, я говорю о кровной, жизненной обиде, которая остается навсегда) — и думаю, благо ти будет…».
Письмо было написано в разгар антирелигиозной кампании. В Саратове 26 июля был арестован епископ Петр и священники крупных приходских церквей и соборов. Александр Оттонович не мог не знать об этом. Поэтому в письме отразился его внутренний протест — он видел предательство и трусость, за которую не любил священника Карманова, от этого его «тошнило», об этом он писал сыну, может быть, догадываясь, но не ведая, что уже сам находится в разработке ГПУ.
Еще 25 июля 1923 года уполномоченный, исследуя добытый следственный материал, заключил, что в Саратовской губернии под видом религиозного общества существует тайная организация духовенства и монархически настроенных мирян. «Вдохновителями и руководителями организации являются Соколов Павел Иванович, именующий себя «епископ Петр», священники Комаров Анатолий Андреевич и др.».
Связь Александра Оттоновича с епископом Петром и его деятельность в качестве члена церковного совета не остались без внимания следователя. Его «признали» активным участником указанной выше организации и более того — ее представителем и организатором в городе Хвалынске. Также он якобы «держал связи с руководителем данной организации гражданином Комаровым Анатолием, от коего получил конкретные указания о планах организации и методах борьбы против соввласти, по агентурным данным, сам лично высказывал уверенность, что теперь не скоро удастся покончить с соввластью».
Так граф Медем попал в групповое следственное дело за номером 1200, возбужденное против духовенства и мирян Саратовской губернии во главе с епископом Петром (Павлом Соколовым), по делу проходило всего 36 человек. 23 августа 1923 года Александра Оттоновича вновь арестовали.
«Аресту как всегда предшествовал обыск,— вспоминает младшая дочь Александра.— И снова — дом вверх дном. Затем папа попрощался, и его повезли на пристань, чтобы пароходом отправить в Саратов. Мама с Софинькой поехали проводить.
И в доме опустело. Я тихо плакала. Из моего угла меня извлекла бабушка (Е. М. Черткова.— А. Н.). В своей комнате она согрела и приласкала, словами и лаской старалась утешить».
Графа Медема посадили в разгар уборочной страды — чтобы прокормить семью, Александр Оттонович занимался посевом, уборкой и молотьбой хлеба, для чего арендовал несколько десятин земли и обрабатывал их — и семья рисковала остаться без урожая. Все дела по организации дальнейших полевых работ легли на плечи юной Софьи. Она поехала на место, «геройски» собрала так называемую «помочь» — деревенские друзья помогли собрать урожай и засеять озимые.
Однако следственного материала, связанного с религиозной деятельностью графа, было недостаточно, и обвинение развалилось. В октябре «за недоказанностью состава преступления» графа Медема освободили. Многих, проходивших по делу № 1200, осудили. Епископа Петра сослали на Соловки.
Испытания закалили душу Александра Оттоновича. Его жена сообщает в одном из писем: «…За эти годы он необыкновенно вырос нравственно. Такой веры, такого мира и спокойствия душевного, такой истинной свободы и силы духа я в жизни не видела. Это не только мое мнение, могущее быть пристрастным,— все это видят, и этим мы живы — больше ничем, ибо самый факт, что мы такой семьей существуем, не имея ничего, кроме надежды на Господа Бога, это доказывает…».
Аресты и тяжелый труд подорвали здоровье графа. В конце 1920 года стали нарывать пальцы. Долго мучаясь, дело закончилось ампутацией половины указательного пальца на правой руке, мизинца и безымянного на левой.
В трудах и заботах о близких Александр Оттонович встретил очередное испытание. 10 августа 1924 года после продолжительной и мучительной болезни скончалась Елена Михайловна Черткова. Похоронили ее на Хвалынском кладбище. Это была первая могила семьи Медем в городе.
Беда не приходит одна. В феврале 1925 года подкралось «самое большое горе семьи» — серьезно заболела Мария Федоровна. Летом из Германии пришла печальная весть о смерти Оттона Людвиговича. Он скончался 29 июня 1925 года в имении сестры Кронвинкль.
К концу осени печальная развязка с болезнью Марии Федоровны стала ясна. Александр Медем писал сыну: «Дорогой мой мальчик. Сегодня уже восемнадцатый день, что мама скончалась, и я все не могу себя заставить тебе написать. Первое время просто от физической усталости я не мог писать (писал одно слово вместо другого), а теперь не могу собраться с мыслями и воспоминаниями, чтобы тебе все подробно описать.
С началом октября ей стало значительно хуже — начался процесс в горле, она с трудом жевала, говорила шепотом. Каждый глоток в последнее время вызывал удушливый кашель. Часто она страдала спазмами в горле (это было самое мучительное). Исхудала она страшно и слабела быстро. Особенно последние дни. Она ужасно, бедненькая, страдала. Несколько раз горько плакала, как маленькая, и говорила: ”Хоть бы Господь меня пожалел и прекратил мои страдания”. По ночам она спала иногда хорошо, благодаря наркотикам, но часто просыпалась и молилась. Часто говорила: ”Господи! Тебе несу мои страдания”.
Я так молился о ее выздоровлении, с такой верой, что до последнего дня не допускал мысли, что мне Господь откажет. И в ней я поддерживал эту уверенность, и она верила…
…Последние двое суток я совершенно не спал, хотя она спала. В воскресенье я к обедне не пошел, так как не хотел ее оставлять (хотя и не верил, что это конец)… Часов в 5 вечера она отхаркиваться больше не могла, и тут только я понял, что Господь Бог мою мольбу удовлетворить не хочет. Я ей предложил послать за о. Петром, ”чтобы помолиться”. Она с радостью согласилась и пожелала причаститься. Часов в 8 он ее причастил, и она успокоилась и затихла. Я все время держал ее руку. Она позвала сначала Дину, благословила ее и затем прижала мою голову к груди, стала ее крестить и говорить: ”Теперь я буду с детьми прощаться — Федюшенька мой, мальчик мой, благословляю тебя на счастливую жизнь, Христос с тобой, мой Федюшок. Потом Софиньку… Потом брата Мишу… Потом тетю Грушу. Потом Катю”. (Я пишу, как она говорила). После этого она позвала по очереди тетю Мими и Зиновию Михайловну, Грушу и ее дочь и со всеми простилась. Еленушку она не позвала, а я не стал напоминать, предполагая, что она с ней не находит нужным прощаться, ожидая скоро с ней встретиться в лучшем мире. (Еленушка очень сейчас плоха — ждем ее кончины ежечасно).
Сердце мое разрывалось, и я ей сказал, чтобы и меня Господь призвал скорее — ”я не могу без тебя жить”. Она крепко прижала мою голову и сказала: ”Не плачь, мой милый,— я знаю, ты скоро со мной будешь”. Глаза ее все время были устремлены на икону Б[ожией] Матери, которая висела на стене передней, и она молилась до последней минуты… Мне так ужасно захотелось еще ее услышать, что я не выдержал — обнял ее и сказал: ”Манюшенька, скажи мне хоть одно слово еще”. Она крепко сжала мою руку и произнесла совершенно ясно: ”Миленький мой, мне так хорошо, так хорошо — только тебя жалко”. После этого она больше не говорила. В груди у нее клокотание все делалось тише, и после последних слов, не больше как через 5–7 минут, она скончалась. Такой чудной смерти я никогда не видел. В полном сознании и спокойствии духа. Действительно, ”безболезненно, непостыдно и мирно”. Насчет же ”доброго ответа” сомневаться тоже не приходится. Видно, Господь не нашел возможным нашу просьбу исполнить. У меня сердце разрывается, но все же приходится сказать, что Господь лучше знает, что для нас нужно. Очевидно, это нужно и, очевидно, это лучше. Да будет воля Его…».
Мария Федоровна умерла 6 декабря 1925 года в половине двенадцатого ночи. По два раза на дню служили панихиду по усопшей. Из уважения к Александру Медему в этом принимало участие все духовенство города. Приходил петь и соборный хор.
Страдания бедной Еленушки закончились на первый день Пасхи 3 мая 1926 года. Похоронили ее рядом с матерью и бабушкой. После смерти жены и дочери Александр Оттонович почти каждый день ходил на кладбище к могилкам родных и на службы в монастырскую церковь. «Так молился, так молился… Во время богослужения иногда шмыгал носом — душили слезы, которые он смахивал культяпым пальцем»,— вспоминала Александра.
В 1926 году он писал сыну: «Напор на Церковь, одно время ослабевший, снова, по-видимому, крепнет… На Кавказе и др. окраинах отбирают последние церкви у православных и передают живоцерковникам — этим антихристовым слугам. У нас пока тихо. ”Живых” у нас нет. Но, вероятно, и до нас эта волна докатится. В этом случае, конечно, первым полечу я. Я нисколько этого не боюсь — даже буду этому рад. Но одно противно — нами будут восхищаться, проливать слезы, почитать за мучеников за веру православную и пр. — но никто рискнуть собой не пожелает, и мы будем в ничтожном меньшинстве. Это, конечно, рассуждения от лукавого. На все воля Божия. Мы свое дело сделаем, и, конечно, наша кровь (если ей суждено пролиться) зря не пропадет».
Осенью 1928 года Свято-Троицкий монастырь разогнали, устроив в нем клуб садово-огородного техникума. 4 января 1929 года графа Александра Оттоновича в очередной раз арестовали. Официальной причиной стали поступившие в ОГПУ сведения о наличии у Медема огнестрельного оружия.
Никакого оружия при обыске не нашли, явно, что искали совершенно другое — всего было изъято 32 предмета. В основном это переписка графа с дочерью Софьей, открытки, конверты с адресами знакомых и друзей, «американский журнал», план Хвалынского уезда, письма священнослужителей, в том числе и митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского) — выдающегося деятеля Церкви, ныне прославленного в лике святых.
13 февраля 1929 года уполномоченный вынес обвинительное заключение по следственному делу № 7. Выяснилось, что обвинение основывалось на устном материале — показаниях и доносах, позволяющих сделать следующие выводы: «В последнее время, начиная с февраля месяца 1927 года, в аппарат уездного уполномоченного ОГПУ, а позднее и в Вольский Окротдел ОГПУ поступали сведения о том, что Медем часто выезжает в деревни, расположенные в б[ывшем] его имении, в частности на мельницу совхоза № 68, где среди рабочих и помольцев распространяет слух, дискредитирующий Советское Правительство.
Кроме того, Медем при посещении сел Б[ольшой] Федоровки и Черного Затона среди кр[естьянст]ва распространял слух о том, что Советское правительство ведет неправильную политику в отношении крестьян, не умея ”хозяйничить”, дерут большие налоги и что положение в хозяйстве может улучшиться, если передадут в частное пользование, тогда и крестьянину будет легче.
Медем среди духовенства и монахов г. Хвалынска ведет антисоветскую работу. Будучи председателем монастырского коллектива верующих и с обращением митрополита Сергия о поминовении власти, Медем среди духовенства говорил: обращение вызвано под давлением расстрела. Поминать безбожную власть, ее не только поминать и молиться за нее, а нужно с ней бороться» (видно, что уполномоченный не владел грамотой, смысл вывода ясен, авторская формулировка сохранена.— А. Н.).
17 мая 1929 года особое совещание при Коллегии ОГПУ СССР, рассмотрев следственное дело, постановило: Медема Александра Оттоновича из-под стражи освободить, лишив права проживания в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, означенных губерниях, округах, Нижневолжском и Северокавказском округах с прикреплением к определенному месту жительства, сроком на три года считая с 10 января 1929 года.
Запрет на проживание в Нижневолжском крае, в состав которого входил и Хвалынск, означало вынужденное расставание Александра Оттоновича с родными и любимыми местами, могилами близких людей и худо-бедно налаженной жизнью.
Пробыв в Хвалынске установленный срок, около двух недель, налегке Александр Оттонович отправился в Сызрань. Благо, что город находился рядом с Хвалынском, и у Медемов там были знакомые.
Относительное благополучие семьи было недолгим. 11 декабря 1930 года Александра Оттоновича вновь арестовали. Младшая дочь Медема вспоминала: «Часов в 10–11 вечера — с детства знакомый отвратительный стук. Ну, конечно, незваные гости … и больше я отца не видела».
На допросах Александр Оттонович как грамотный юрист и порядочный человек держался благородно и достойно. Когда следователь спросил его, каких он придерживается политических убеждений и каково его отношение к Советской власти, подследственный Медем ответил: «Определенных политических убеждений я не имею, поскольку я не занимался политикой. К существующему строю мое отношение лояльное. С программой коммунистической партии и Советской власти я не согласен». При попытке выявить «сообщников» графа следователь получил следующий ответ: «Знакомых в городе Сызрани, которых я посещаю или которые посещают меня, нет. ”Шапочных” знакомых, то есть лиц, которых я знаю по фамилии и в лицо, немного; также имеются в городе Сызрани такие лица, с которыми на улице при встречах раскланиваюсь, но их фамилии часто не знаю. Назвать тех лиц, которых я знаю по фамилии и в лицо, затрудняюсь, поскольку я их очень мало знаю и выставлять их в качестве своих хороших знакомых не желаю». Озадаченный таким ходом допроса следователь продолжил: «Так есть ли у вас люди, которых вы знаете в городе Сызрани?».— «Люди, которых я знаю в городе Сызрани, имеются. Назвать я их не могу, потому что я их не вспомню»,— ответил Медем. «Отказываетесь ли вы, гражданин Медем, назвать людей, которых вы знаете, или нет?» — не унимался допрашиватель. Александр Оттонович подтвердил, что отказывается, потому что не может их вспомнить. Ответы графа следователь подытожил: с одной стороны, люди, которых гражданин Медем знал, имелись, а с другой, он их не знал.
Подтвердив выводы чекиста, Медем был вынужден дать следующую расписку: «Ниже подписываюсь в том, что мне со стороны ведущего дело было 28 декабря 1930 года объявлено о том, что я своим отказом назвать людей, которых я знаю в городе Сызрани, препятствую выяснению всех обстоятельств дела и, таким образом, снимаю ответственность с сызранского отдела ОГПУ в соблюдении соответствующих процессуальных норм в части срока содержания под стражей». Далее следовала приписка: «Из лиц, которых я знаю по имени, отчеству и фамилии, я некоторых в данное время помню, но назвать и этих отказываюсь по той причине, что выдвигать людей, которых я случайно вспомнил, этим самым совершая к ним несправедливость,— не нахожу возможным».
В начале 1931 года у Александра Оттоновича обострился давно беспокоивший его туберкулезный процесс в легких, что было связано и с образом жизни (он много курил), и с тяжелыми условиями заключения. 22 февраля его перевели в больничный корпус сызранской тюрьмы. А в начале весны к Софье и Александре пришли вести, что их отцу совсем плохо. Они приехали в Сызрань, где хлопотали о свидании. Наконец разрешили — на следующий день. «А когда мы явились в назначенное время,— вспоминала Александра,— оказалось поздно… Ответили: “Еще вчера схоронили”. Где — не сказали».
Александр Медем скончался 1 апреля 1931 года от отека легких в тюремной больнице. 3 апреля дело в связи со смертью заключенного прекратили. 10 июня 1999 года Александр Оттонович Медем был реабилитирован.
20 августа 2000 года решением Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Александр Медем был прославлен в лике святых в Соборе новомучеников и исповедников Российских. День памяти мученика Александра был установлен на 10 ноября.
11 ноября 2007 года, в год 130-летия графа Александра Медема, был освящен храм во имя святых равноапостольных Константина и Елены в бывшей Александрии (ныне поселок Северный). Он был восстановлен по инициативе и при деятельном участии внучки храмоздателя Ольги Федоровны фон Лилиенфельд-Тоаль (урожденной Медем) в память о мученике Александре и его семье.
Алексей Наумов
Журнал «Православие и современность» № 9 (25) за 2008 г.
|
