Mongoose

«Общество наше, - чего не случалось еще доселе ни с одним народом, - воспитывалось в неведении земли своей посреди самой земли своей» .

Н. В. Гоголь

В советское время Николай Гоголь был вписан в революционно-освободительную литературную традицию. Он беспощадно бичевал пороки государственного строя, дворянского и бюрократического сословия, которые были причинами всеобщей продажности и деградации, тем самым приближая революционное свержение ненавистного самодержавия. Не без недостатков: впадал в полуязыческий мистицизм.

Нельзя не заметить, что подобная интерпретация Гоголя прочитывалась во многих публикациях и программах, вышедших в последние дни в связи с 200-летием великого писателя. Однако в такой интерпретации все неправда. Конечно, Гоголь не был слепым, и ему хорошо были видны все мерзости современной ему российской жизни. Но в нем не было ровным счетом ничего революционного. Он сам неоднократно писал о том, что именно бичевал и высмеивал. Людские пороки, темные стороны человеческой души.

Персонажи «Мертвых душ» не герои реалистического романа, все они, писал Гоголь, «карикатура и моя собственная выдумка». Свою самую сильную сторону, не без подсказки Пушкина, Гоголь видел в умении «очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем».

Писатель, утрируя, обличал нравственные уродства. В этом смысле персонажи Гоголя - то же самое, что скульптуры пороков работы Михаила Шемякина. «Прежде чем приходить в смущение от окружающих беспорядков, недурно заглянуть всякому из нас в свою собственную душу», - призывал своим творчеством Николай Васильевич. Не сидят ли в нашей душе Чичиков, Хлестаков или Иван Иванович.

Связывал ли Гоголь нравственные пороки с государственным режимом? Нет. Напротив, он был убежден в божественном происхождении всякой власти и в правильности существовавших государственных институтов. По его словам, люди «должны покоряться той самой власти, под которою родились, потому что нет власти, которая не была бы от Бога». В России «везде слышна законодательная мудрость, как в установлении самих властей, так и в соприкосновеньях их между собою... Чем больше всматриваешься в организм управления губерний, тем более изумляешься мудрости учредителей: слышно Сам Бог строил незримо руками государей. Все полно, достаточно, все устроено именно так, чтобы споспешествовать в добрых действиях, подавая руку друг другу, и останавливать только на пути к злоупотреблениям».

Николай I вызывал у Гоголя объяснимое чувство благодарности - тот избавил писателя от нищеты: «Спасен я был государем».

Пути к совершенствованию российских порядков Гоголь видел в просвещенной воле монарха и деятельности энергичных и образованных генерал-губернаторов. «Возвратить все на свое место» возможно «не какими-нибудь нововведениями, переворотами и реформами и даже не заседаньями, не комитетами, не преньями и не журнальными толками и болтовней; в России может этому дать начало всякий генерал-губернатор вверенной его управлению области, и как просто: не чем другим, как только собственной жизнью своей».

Не боролся Гоголь с чиновниками и помещиками, напротив, видел в них надежду России. «Дворянство у нас есть как бы сосуд, в котором заключено это нравственное благородство, долженствующее разноситься по лицу всей Русской земли затем, чтобы подать понятие всем прочим сословиям, почему сословие высшее называется цветом нации».

Гоголь звал людей не на баррикады, а на госслужбу: «На корабле своей должности и службы должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика небесного».

Мнение о революционерах у Николая Васильевича было однозначным. «Но, слава Богу, уже прошли те времена, - отзывался он о декабристах, - чтобы несколько сорванцов могли возмутить целое государство». Столь же негативно он оценивал роль революционной эмиграции: «Беглецы, выходцы за границу и всякого рода недоброжелатели России писали статьи и наполняли ими столбцы чужестранных газет с тем именно умыслом, чтобы заронить вражду между дворянством и правительством... То есть им хотелось заварить в России какую-то кашу и сумятицу, среди которой можно было бы и самим сыграть какую-нибудь роль».

В отличие от российских революционеров Гоголь не был западником. «Велико незнанье России посреди России - это замечание великий творец неоднократно обращал и к себе. - Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей».

Однако и квасной патриотизм вместе с утрированным славянофильством ему претили. «Разумеется, правды больше на стороне славянофилов и восточников, потому что они все-таки видят весь фасад и, стало быть, все-таки говорят о главном, а не о частях. Но и на стороне европеистов и западников тоже есть правда…»

В отличие от славянофилов Гоголь приходил в восторг от деятельности Петра Великого, от «петровского удара европейским огнивом». Вместе с тем Николай Васильевич доказывал, что любые нововведения и европейские заимствования должны сочетаться с российской традицией, особенно с религиозным строем общества: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведенье в Россию, минуя нашу Церковь, не испросив на то ее благословенья».

И это не мистицизм, это - признание огромной роли церкви в российской органике. Гоголь - не мистик, он глубоко верующий православный. «Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с Неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши...»

Так кем же был Гоголь? Прежде всего великим патриотом и гражданином, который остро переживал за Россию и призывал к добродетели и нравственному совершенствованию. «Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья».

Вячеслав НИКОНОВ, исполнительный директор Фонда «Русский мир»

Газета «Известия», 8 апреля 2009 г.

Интерфакс-Религия