Что совесть говорит каждому из нас? (автор: Митрополит Антоний Сурожский) | 18:43 |
В одном из отрывков Евангелия, который читается во время Страстной, есть рассказ о том, как Христос, обращаясь к иудеям, им говорит: не воображайте, что если бы вы были на месте тех, которые избивали в свое время пророков Божиих, вы этого не сделали бы: вы бы сделали и это, и сделаете еще хуже (Мф. 23, 29-33). Это относится, конечно, к тому, что Христос тогда уже провозгласил Своим ученикам весть о грядущем Своем распятии; и то, чему надлежало случиться, действительно было страшнее того, что случилось когда-то раньше, когда Божии люди, пророки бывали отвержены, побиваемы камнями и убиваемы каждый раз, когда они являлись совестью народа.
Эта мысль должна связать то, что я сейчас скажу, с уже сказанным раньше, именно - о совести. Пророки были громкой совестью народа, обличающей совестью, суровой, непримиримой. Наша совесть именно такова. И мы можем понять свою совесть и судьбу ее в нашей жизни, сравнивая то, как мы относимся к своей совести, к ее неумолимому голосу, с тем, как относился еврейский народ к пророкам.
Вы, наверное, помните притчу о том, как царь учредил пир по случаю брака своего сына и как он призвал многих, и как один после другого все стали отказываться, потому что у них была своя жизнь (Лк. 14, 16-24). На фоне того, что я говорил раньше, подумаем несколько минут о том, что именно тогда случилось.
Был пир, который выражал ликование и царя-отца, и сына его, и невесты, и всех тех, кто их любил. Этот пир был как бы приобщением радости. И царь обратился ко всем, кто ему был дорог, знаком, близок, с призывом: Придите! Возрадуйтесь вместе со мной, с моим сыном, с невестой его... Образно можно было бы сказать, что это то, что говорит нам Господь, Отец наш Небесный: Придите! Возрадуйтесь о том, что Мой Сын Свою жизнь отдал в действии совершенной любви к твари Своей и что тварь, в лице святых и в лице всего созданного мироздания, отозвалась радостью, благодарностью, любовью на любовь Божию, воплощенную в Сыне. Мы тоже являемся частью этого тварного мира; к нам тоже обращен зов Божий: Придите! Возрадуйтесь со Мной, войдите в радость, что восстановлено Царство любви, что между землей и небом уже нет непроходимой преграды, Крест их соединил.
Как же мы отзываемся на этот призыв? Вспомним притчу. Первый человек ответил: не могу прийти; я купил клочок земли - я должен исследовать эту землю... Он думал, что стал обладателем этой земли; на самом деле, он был ею порабощен. Апостол Павел говорит: не давайте ничему обладать вами (1 Кор. 6,12). Как только человек приобрел в собственность клочок земли, он уже не свободен; земля - его, но он и принадлежит этой земле.
Это состояние так нам всем знакомо. У каждого из нас есть что-нибудь, что как будто ему принадлежит нераздельно или что он хочет сохранить как собственность: лишь бы она от него не ушла. И как только таково наше настроение, расположение нашего духа, мы уже не свободны; мы уже никак не можем быть странниками Христовыми; мы не можем быть в мире, но не от мира сего; мы уже не посланники Божии в мир, который Он хочет спасать, - мы вросли в этот мир, как дерево корнями врастает в землю. В момент, когда мы что-либо избираем как свое, неотъемлемое, мы уже принадлежим этому. Мы тоже отвечаем Богу: я не могу прийти! Это - мое!.. Тогда как на самом деле не оно - мое, а я принадлежу этому.
Другой ответил: я купил пять пар волов - я должен их испытать!.. У каждого из нас есть какое-то свое дело; нам кажется, что без нас это дело не сделается, что без нас обойтись нельзя, и поэтому мы должны все свои силы, весь ум, все сердце, все усердие, всю энергию отдать этому делу. Как же нам может хватить времени, чтобы пойти на пир? Пусть и на самый светлый, на пир любимого человека - у нас же свое дело, а время течет, и вдруг я не успею всего сделать, что мне надо было бы сделать? Пир подождет.
Есть место в Дневнике Достоевского, где он описывает, как с группой других путешественников он подъезжает к Неаполю. Он стоит на палубе и всем своим существом впитывает красоту того, что перед ним: глубокое небо, горы, город, море; он стоит, оцепеневший от этой красоты, и видит, как вокруг него все, даже не взглянув на эту красоту, спешат собрать свои вещи, сойти с корабля, найти себе пристанище. И он смотрит и говорит: да, надо сойти на берег, а над нами такое дивное, дивно-синее небо. Но небо не уйдет: «успеется».
Так и мы поступаем: небо не уйдет, пир царский будет длиться вечность - успеется! Нет, не успеется; двери будут затворены, как перед неразумными девами.
А третий отказался прийти на пир царский, потому что сам женился, его сердце полно собственной радостью, - где же ему найти сочувствие, живость души, чтобы отозваться на чужую радость? Она - чужая, а у него есть собственная!.. Разве мы не поступаем так же все время - по отношению к Богу, но и по отношению друг к другу, потому что все упомянутое мной относится и к Богу, и относится равно к окружающим нас людям. Не напрасно Христос сказал: что вы сделали одному из малых сих, вы Мне сделали; что вы не сделали одному из малых сил, вы Мне не сделали (Мф. 25, 40,45).
И вот мы все оказываемся подобны этим людям. Конечно, минутами мы отзываемся, но в основе вся наша жизнь течет именно так, как текла жизнь этих людей: того, кто купил поле, того, кто испытывал своих волов, того, кто обрел свою невесту. А вместе с этим, мы сейчас подходим к страстным дням, где говорится о радости Божией - о том, что Ему дано ценой всей Своей жизни и смерти спасти людей! Это еще не пир, это еще не торжество единства нашего с Ним; но это ликование Божие о том, что Он может спасти нас и что цена этому - вся Его жизнь, вся Его смерть, крестная, распинаемая Его любовь.
Когда мы думаем о Страстной, мы, конечно, - и справедливо- думаем о Спасителе Христе, о том, что с Ним в эти дни происходило; но мы недостаточно задумываемся над тем, что привело к этому ужасу страстных дней. Конечно, мы знаем и говорим о том, что человеческий грех был повинен в распятии Христовом; но стоит задуматься над отдельными людьми или группами людей, которые были как бы инструментами зла в этом ужасе страстных дней; и задуматься не так, как мы часто делаем: об Иуде с содроганием, о Петре с чувством сожаления - как он мог так пасть? о других людях - с ужасом или отвращением. Нет, подумаем о том, каковы были их побуждения и насколько они схожи с нашими.
Христос вернул к жизни Лазаря; весть об этом разнеслась по всему городу через свидетелей, которые это видели, и жители Иерусалима надеждой вострепетали. Они были покоренной нацией; они были порабощены языческому народу; они себя сознавали Божиим народом и, вместе с этим, были под гнетом чужих; они ожидали себе освободителя, Посланника Божия, который выведет их на свободу. Но когда они думали о свободе, они думали об общественной и политической свободе, они думали о том, как можно отомстить поработителям, как можно быть свободными от них, строить свою жизнь. Они торжественно встретили Христа, потому что Тот, Который мог воскресить умершего, конечно, мог победить и живых, сколько бы их ни было; потому что Тот, Кто мог сразиться со смертью и оказаться победителем, конечно, не мог ни чем быть пораженным. И встречали они Его с восторгом: «Осанна! Благословен грядый во имя Господне!». И в самое короткое время их охватило разочарование: Христос обманул их надежду; Он не вошел в город победителем; Он вошел в город кротким Спасителем мира. Они ожидали от Него общественной, политической свободы - и этого Он им не дал. И те же самые люди, которые с таким восторгом кричали: Осанна Сыну Давидову! - через несколько дней перед судилищем Пилата кричали: Распни, распни Его! Он обманул наши надежды! Он нас предал, Он солгал, когда обещал нам Царство Божие и вечную свободу, и сыновство.
Как часто, если мы задумаемся над собой, мы переживаем подобные чувства - и с гораздо меньшим основанием, потому что мы-то столько знаем, чего они не знали. Мы знаем, кто Христос; мы имеем разгадку всей тайны человеческой истории и судьбы. И так часто бывает, что ожидая от Бога того, что мы называем или назвали бы милостью, мы ее не получаем и отходим с горечью, отходим с чувством обманутости. Он обманул наши надежды; Он обещал, что наши молитвы будут услышаны, - и Он на них не отозвался; Он не исполнил моей воли... Мы забываем, что в молитве Отче наш мы говорим: Да будет воля Твоя. Этим мы открываемся любому действию Божию, то есть все мы готовы принять от Него… И вот, горечь нарастает.
Их горечь перелилась через край в эти страстные дни; эта горечь стала ненавистью, мстительностью; такого обмана стерпеть было нельзя; надо было отомстить!.. И все дальнейшее начинается уже при входе Господа в Иерусалим: Осанна! звучит уже ложным ожиданием и готовит крик: Распни!
А ученики вокруг Христа - что они понимают? Прочтите вновь описание Тайной вечери и вы увидите, что они в недоумении, они как будто постоянно забывают то, что происходило изначально, - все забывают! Забывают и то, что Христос им говорил о грядущей Своей судьбе; они ничего не понимают. Ученики окружают Христа своим недоумением, вопрошанием; они еще спорят между собой о своем месте; они забывают, что Христос сказал Иакову и Иоанну: Готовы ли вы пить Мою чашу до дна? Только тогда вы будете со Мной... Весь рассказ звучит, будто они восприняли все сказанное Христом так: «Я умру, а вы жить будете». И страшно читать этот рассказ, он действительно звучит так, будто они говорят: ну что же, раз так - умри, и мы будем жить... Ударение на «жить» и на «мы» - а Ты иди Своей судьбой; Твоя смерть - наше спасение: умри же за нас.
Так ли это чуждо нашему восприятию Христа, Евангелия? Разве мы не ищем в Боге, в Церкви убежища, вместо того чтобы, как апостолы после Пятидесятницы (ведь мы-то живем после Пятидесятницы!), выйти в мир вестниками Христа с готовностью, в свою очередь, спасать мир, если нужно - ценой своей жизни. Вот из чего складывается начало этой Страстной, этих дней страстных.
Дальше - Иуда. Иуда - таинственная личность. Он тоже разочарован, он тоже чувствует себя обманутым, он тоже думает, что Христос обманул их всех, - и предает Его на смерть. С каким ужасом мы думаем о предательстве Иуды; но разве мы никогда не предаем Христа? Разве к нам не относятся слова апостола Павла, что имя Христово позорится из-за нас? (Рим. 2,24) Разве это не предательство? А мы знаем о Христе то, чего не знал Иуда!
А позже - Петр: три раза он отрекся от Христа; он, который на Тайной вечери сказал, что если ему и на смерть идти вместе со Христом, то он не отречется от Него, - трижды отрекся. А мы? Часто ли находим мы смелость перед лицом людей, которые насмехаются над Евангелием, над Христом, над Богом, над правдой, над Церковью, над всем тем, что составляет нашу жизнь и убеждения, - часто ли бывает, что мы встанем и скажем: если вы Его хотите распять - распните меня с Ним! Если вы Его хотите отвергнуть, над Ним насмехаться, Его бить по лицу - бейте меня! Насмехайтесь надо мной - я с Ним, я - Его ученик, я - Его ученица, я не предам Его!.. Легко нам сказать, что Петр страшно погрешил; мы - больше того. Свидетельство о Боге мы должны бы приносить жизнью своей, сиянием нашей жизни; каждый раз, когда мы от Евангелия отрекаемся жизненно, поступками, словами, мыслями, чувствами, желаниями, волей, мы отрекаемся от Христа, видимо или невидимо! Но Петр сумел покаяться; когда Христос повернул только голову и взглянул на него через окно, он содрогнулся и горько заплакал. Сколько раз бывало в нашей жизни, чтобы мы горько заплакали, потому что мы смолчали или потому что мы соучаствовали подло, трусливо в том, как поступали со Христом люди вокруг нас? И Иуда в нас живет, и Петр.
А еще помните Гефсиманский сад. Христос готовился к смерти; трех Своих учеников, самых близких, Он взял с Собой, чтобы они просто были там, не оставляли Его одного перед лицом грядущей и невозможной, но принятой вольно смерти. Они заснули. Три раза подходил к ним Христос - и они спали. Евангелие говорит грустными словами: они были отягощены сном... Не потому что было поздно, а вероятно, потому что душа устала: устала от ожидания того страшного, что грядет. Они нашли забвение: забвение в момент, когда Христос стоял перед Своей смертью! Сколько раз мы ищем забвения, душевно засыпаем? Сколько раз мы закрываемся от ужаса, от страха, от необходимости сочувствовать, сострадать другому, уходя в сон или в развлечение, - только бы не думать о страшном, передохнуть! Мой друг болеет, он умирает - но мне надо же передохнуть, иначе я не могу нести его страх и страдание! А он-то должен его нести не только по времени, а беспрерывно, днем и ночью, изо дня в день, из ночи в ночь. Мы ищем передышки, как апостолы, а в это время идет страшная гефсиманская борьба.
И тут тоже мы можем чему-то научиться. Нам всегда кажется, что мы должны были бы находить в себе силы побеждать всякое искушение, быть победителями на каждом шагу, быть готовыми на все; но это не так! Христос ушел от Своих учеников на малое расстояние, и в темноте ночной Он оказался окутанным мглой, один, совершенно один, перед лицом Божиего безмолвия и грядущей смерти, от которой содрогалось все Его человеческое существо, потому что Он же был Бог воплощенный! Как Максим Исповедник говорит, и в человечестве Своем Он был бессмертен; Он мог умереть, только взяв на Себя нашу смерть, приобщившись нам до смерти. Господи! Да мимо идет чаша сия!.. Потом снова Он боролся, и пот от лица Его падал, как кровь; и второй крик: если не может миновать эта чаша - пусть придет... И третий зов: да будет воля Твоя...
Мы должны от этого сами научиться, потому что, если Христос ценой такой борьбы побеждал ужас, перед которым Он стоял, то, конечно, каждый из нас должен быть готов встать правдиво перед Богом и сказать: Господи! Мне страшно! Я в себе не нахожу сил; если только можно, пронеси эту чашу мимо меня!.. А затем опомниться и сказать: разве не на то пришел я в мир, разве не на то я - ученик Христов? Если она не может пройти мимо меня - дай мне сил! - и снова бороться, пока не сможем сказать: да, Господи, я готов!
И последняя картина - это распятие, а за ним сошествие во ад. Нам кажется таким страшным то, что происходило на Голгофе, и действительно оно страшно: неправы были судьи, которые засудили Христа, лжесвидетели, которые на Него клеветали. Все собрались, но не только они: собрался народ - тот народ, который всегда готов посмотреть на чужое страдание, в котором любопытство сильнее сострадания, который не может быть соучастником ужаса иначе как извне, наблюдателем. В его среде одни думали: вот, сойдет Он с креста - тогда мы за Ним, за победителем можем безопасно последовать. Другие думали: только бы Он не сошел с креста! Потому что, если действительно Он сойдет с креста, если действительно Он - Сын Божий, пришедший спасти мир, то страшное благовестие крестной любви должно стать законом жизни - я не могу! Нет, лучше бы Он не сходил.
И толпа любопытных, которые пришли только посмотреть, как умирает человек...
А у креста - воины-профессионалы: стольких они уже распяли - еще одного распнут; пригвоздили и Спасителя.
Разве не бывает с нами того, что я только что описывал? Лжесвидетельства - когда мы стараемся обойти свою собственную неправду, каким-то образом обличив Бога в неправде. Разве не бывает, что мы думаем: ах, хорошо бы, если не надо было бы жить по Евангелию, если можно было бы жить слегка, просто по течению, без усилия, без этих страшных заповедей самоотверженной любви! Разве не бывает, что мы холодно смотрим на чужое страдание? О, не на распятие - на голод, на нищету, на обездоленного человека, на человека, которого бьют, - и проходим мимо. Разве не бывает, что мы насмехаемся или злорадствуем о том, что пусть преступник, но - человек подвергнут муке, страданию? Мы так же холодно распинаем Христа.
А Христос? Христос потому только может умереть, что Он перед Богом стал как неотъемлемая часть человечества; Он стал перед Богом, приняв на Себя и тварность, и человеческое естество, и все последствия человеческого греха и отпадения от Бога. Все зло Он принял на Себя - кроме греха; от Бога Он никогда не отвернулся, никогда не отходил, никогда не лгал на Него, никогда не стыдился Его, никогда не предавал Его. А перед людьми Он стал как верный свидетель Бога, и те люди, которые Бога не хотели принять, Его присудили к смерти вне человеческого града, вне Иерусалима, прогнали Его из человеческого общества, как прогоняли ежегодно козла отпущения: Он должен был умереть вне человеческого общества, потому что Он был един с Богом, а умереть Он захотел - чтобы быть единым с нами - нашей смертью.
И как мы на это отзываемся? Если знакомый, близкий нам человек выбрал бы собственной волей путь смерти, чтобы нас спасти от чего-либо, был бы расстрелян, повешен, распят за нас, - как бы мы к этому относились? Как бы мы рассматривали нашу жизнь, которая куплена такой ценой? Разве мы не думали бы, что надо так прожить, чтобы его смерть была оправдана нашей жизнью! Но мы не так живем... Христос умер на кресте, больше того - как церковные службы говорят об этом - душой Он сошел во ад; Он умер, оставленный Богом, и душой Своей человеческой ушел туда, где Бога нет, в тот ветхозаветный ад, который является местом всеконечного, безнадежного отчуждения. И ад, как говорится в церковной песни, широко раскрыл пасть в надежде, что теперь-то он покорил своего самого страшного врага, - и был исполнен блистанием Божества. Древнего, ветхозаветного ада больше нет, не осталось места, где Бога нет. Но каково наше положение? Когда мы думаем о страстных днях, об этих людях, конкретных, живых людях, когда мы думаем о Христе и о том, что мы совершаем по отношению к Нему, - каков суд нашей совести? Священное Писание говорит: нет на свете ничего принудительнее, требовательнее, чем суд совести. Поставьте себе вопрос: что совесть говорит каждому из нас? Каждый пусть отвечает за себя: что совесть говорит, когда мы вглядываемся и в притчи подготовительных недель, и в победоносные действия Божии в течение Поста, и в то, что люди совершали над Христом? О, люди Мои! Что Я сделал вам, и чем вы Мне отплатили? Это слова из службы Великого четверга: вот вопрос, который ставит Он каждому из нас в течение этого говения, в течение каждого дня нашей жизни. | |
Просмотров: 466 | Добавил: Алена | Рейтинг: 0.0/0 | |
Всего комментариев: 0 | |