 Постепенное возрождение института военных пастырей пробуждает интерес к истории русского военного духовенства, к его жизни и проблемам. Немало работ посвящено и деятельности полковых священников в годы Первой Мировой войны. Именно в этот период российской истории военное духовенство дало наибольшее количество героев, чьи подвиги уже нашли описание в ряде работ, появившихся за последнее время. Представляет интерес и вопрос, которому, до сих пор не было уделено достаточно внимания. Речь идет о военных священниках, которые были взяты в плен немецкими и австрийскими войсками.
Революционные потрясения в России сделали невозможным проведение соответствующих исследований по горячим следам. Вследствие этого, вопрос о священниках, находившихся в плену в 1914 – 1918 гг., в значительной степени оказался нерассмотренным. Поэтому, представляется важным постепенно избавляться от этого пробела отечественной истории. Хотя дошедшие до нас сведения о пленных священниках скудны, эпизодичны и порой противоречивы, они все же позволяют в общих чертах нарисовать картину пребывания русских военных священников в немецко-австрийском плену.
***
По имеющимся в настоящее время сведениям, число священников, выполнявших свой долг в Русской армии и оказавшихся в плену, составляло около 80 человек. Списки священнослужителей, попавших в плен, регулярно публиковались в «Вестнике военного и морского духовенства», который в 1917 году был переименован в «Церковно-общественную мысль».
Факт, что священнослужители оказывались в плену, говорит о том, что они находились на своем посту, рядом с паствой. Свой пастырский долг они продолжали выполнять и в условиях лагерной жизни, разделяя с воинами все скорби и лишения.
Скорбей действительно было немало. Вероятно, не только идеологическими целями руководствовался журнал «Церковно-общественная мысль», когда разместил на своих страницах письмо пережившего плен священника 249 пехотного полка Николая Болбочана. По словам пастыря, жизнь в лагере была настолько тяжелой, что «многие священники не выдержали этих условий и, разбитые нравственно и физически, обратились в инвалидов и были отпущены в Россию, некоторые из них уже умерли».[1] По свидетельству отца Николая, зимой в его бараке замерзала вода в ведре. Скудным было и питание: «Утром "кофе", состоящий из сваренных тертых диких каштанов и цикория без молока и сахару; в 12 ч. дня вареный горох, брюква, либо кормовая морковь; в 6 ч. вечера похлебка из кукурузной муки с примесью 25% деревянных опилок. Получать обед со стороны в большинстве лагерей запрещено». Неудивительно, что отец Николай Балбочан за 23 месяца плена был доведен до туберкулеза и выжил только благодаря тому, что был отпущен в Россию, когда болезнь была еще в начальной стадии.[2] Слова священника Николая Болбочана подтверждает то обстоятельство, что, по меньшей мере, четверо русских священников умерло именно вследствие пребывания в плену.
Так, не вернулись на родину священник 128 Старооскольского полка Владимир Кавский, умерший от бронхита [3], а также исполняющий пастырские обязанности в 301 полевом запасном госпитале иеромонах Иоанн (Жук).[4] Вскоре по возвращении из плена умерли священник Новогеоргиевского военного госпиталя Леонид Стефанов [5], а также священник Георгий Громов. 27 марта 1915 года, во время атаки, этот пастырь получил контузию в голову и был взят в плен, причем многие воины полка считали его погибшим.[6] Однако отец Георгий выжил. Проведя 16 месяцев в Вегшейдте под Линцем [7], в лагере для пленных офицеров, он вернулся в Россию и был назначен в 280 Сурский полк. Осенью 1917 года пастырь уехал в отпуск в село Суздальское Томской епархии, где скоропостижно скончался 17 ноября 1917 года.[8] Конечно, контузия и пребывание в плену сыграли в этой преждевременной смерти (отцу Георгию было чуть более 50 лет) не последнюю роль.
Выполнение пастырских обязанностей в таких условиях было делом не только сложным, но порой и сопряженным с немалым подвигом. В первую очередь, это касалось богослужения. Находясь вдали от родины, в окружении враждебно настроенных, иноверных людей, пленные солдаты и офицеры испытывали тоску по всему, что было связано с Отечеством и Церковью. Богослужение давало возможность не только соединиться с Богом, но и окунуться в привычную атмосферу православного быта.
«Во время первого совершения богослужения, - вспоминал священник Антоний Жукович, - рыдания плачущих заглушали мои возгласы; самому невозможно было удержаться от невольных слез <…> Вообще, должен заметить, что никогда мне не приходилось наблюдать той горячности молитвы, усердия и благоговения, какое наблюдалось в плену».[9] Литургия, да и любое богослужение вообще, будь то молебен или панихида, имели в такой обстановке огромное значение.
Однако совершать богослужения удавалось далеко не всегда. Одним из основных препятствий тому было явное нежелание лагерного начальства доверять духовное окормление военнопленных русским о национальности священникам. Русские пастыри не допускались, например, в специальные лагеря для пленных украинцев, которых немцы старались привлечь на свою сторону. В таких лагерях пленных не только не ограничивали в богослужениях, но даже разрешали строить храмы с колокольнями. Служили здесь православные священники, граждане Австро-Венгрии, в основном, галичане и буковинцы.[10]
Для окормления русских военнопленных немецко-австрийское командование также старалось выделить священников – граждан своих стран. Бежавшие из плена воины рассказывали, что в их лагере богослужение совершал чешский православный священник, которому руководство лагеря полностью доверяло. Неудивительно поэтому, что, по свидетельству тех же солдат, богослужение было единственным, в чем им не отказывали австрийцы.[11]
Однако найти необходимое количество священников для всех лагерей в Германии и Австро-Венгрии было невозможно. Лагерному начальству приходилось мириться с тем, что богослужение для военнопленных возьмут на себя пленные священники. Формально не возражая против проведения служб, руководство лагерей на деле часто препятствовало священникам выполнять свои обязанности. Иерей Антоний Жукович, например, писал, что немцы разрешили ему совершить богослужение лишь через две недели после его прибытия в лагерь в г. Бурге. В лагере в Стендале, куда отец Антоний вскоре был переведен, ему разрешили служить только через месяц, да и то лишь после его настойчивых требований.[12] Однако разрешение на проведение служб еще не значило, что они будут проходить беспрепятственно. «Местное лагерное начальство, - вспоминал пастырь, - в лице командиров, унтер-офицеров и даже нижних чинов всевозможными мерами всегда препятствовало свободному и спокойному отправлению богослужения. Определенного места для совершения богослужения не было отведено <…> Часто бывали такие случаи, что богомольцев преждевременно уводили до окончания богослужения за ничтожными надобностями, как, например, на перекличку и т.п. или же не отпускали певчих на богослужение; назначали, например, богослужение в той команде, которая в этот день наряжалась на лагерные и кухонные работы; из других же команд в таких случаях никоим образом не позволяли чинам приходить на богослужение, хотя бы даже они не были совершенно свободны. Бывали и такие случаи, что наружные часовые лагеря не давали мне и конвоиру пропуска в лагерь, выдерживали меня у лагеря по несколько часов, и я ни с чем возвращался в свое помещение – в городские казармы».
Мешало богослужению и отношение немцев к православной святыне. Отец Антоний говорит, что очень часто немцы присутствовали на службе в шапках и с сигарами в зубах, а на протесты с его стороны не обращали внимания.[13]
По-разному относилось немецко-австрийское командование и к пастырской проповеди. В некоторых лагерях священникам позволялось произносить проповеди, которые были необходимы не только для духовной поддержки воинов, но и для предотвращения отпадения от Церкви, ибо среди русских пленных активно велась пропаганда штундо-баптизма.[14] Однако есть сведения, что такую свободу давали далеко не всем пастырям. Были лагеря, в которых запрещалась не только проповедь, но даже разговоры с военнопленными. Пастыри вспоминали, что видеть соотечественников и не иметь возможности побеседовать с ними, было невыносимо тяжело. Недоверие к священникам со стороны немцев было настолько велико, что даже напутствовать разрешалось в исключительных случаях, например, когда больные были уже при смерти и не могли говорить.
Были и другие ограничения. Запрещалось, например, поминать за богослужением Царя и Верховного Главнокомандующего Николая Николаевича. На службах присутствовали переводчики, следившие, чтобы запрет не нарушался.[15] Священник Н. Болбочан рассказывал, что иеромонах Даниил из госпиталя 53 дивизии был даже на три дня арестован за то, что начал служить молебен, не дождавшись такого цензора.[16]
Но, пожалуй, основным препятствием для совершения служб было отсутствие у священников необходимых принадлежностей и молитвословов. Священник А. Жукович, например, писал, что у него, а также у других священников, находившихся вместе с ним в лагере в г. Бурге – Иакова Цирус-Соболевского, Феодора Скальского и Александра Нелюбова, был только антиминс, крест и епитрахиль. Вследствие этого, священники совершали только молебны и панихиды, причем служить из-за отсутствия богослужебных книг, приходилось по памяти.[17]
Такие проблемы испытывали и другие священники.
Священник Э. Хрисолор, находившийся вместе с иеромонахом Корнилием (270 пехотный полк) в лагере для пленных офицеров, писал: «С 1 октября будет отправляться и литургия, которая, за отсутствием антиминса, не совершалась доселе <…> Нужда в церковных нотах и иерейском молитвослове».[18]
Данную проблему решали, иногда, сами военнопленные, за свои деньги покупавшие книги, облачения и сосуды. Бывало, что и лагерное начальство шло навстречу. Священник А. Жукович вспоминал, что первую литургию в Стендале он впервые совершил на Рождество Христово 25 декабря 1915 года, то есть более, чем через год после его прибытия в лагерь. Служба была совершена благодаря военнопленным, которые за 200 марок пробрели облачения и сосуды, остальное выделили немцы.[19]
Иногда случалось и так, что в плен захватывались и походные церкви. Так, священнику Александру Медведеву удалось вывезти из Новогеоргиевской крепости походную церковь, благодаря чему в лагере на острове Денгольм близ Штральзунда совершалась литургия.[20] Правда, такие случаи имели и отрицательную сторону, если вспомнить отношение немцев к православной святыне. Здесь уместно привести слова приходского священника (впоследствии протопресвитера) Андрея Карповича, оказавшегося на оккупированной территории и арестованного за отказ молиться за победу Германии. Находясь в лагере, отец Андрей сделал запись в своем дневнике: «Благодарю Господа, что я не взял с собой св. антиминс, так как все мои вещи были впоследствии разбрасываемы, дезинфицированы, меня обыскивали, и св. антиминс подвергся бы большому осквернению».[21]
Ситуацию значительно улучшило учреждение Святейшим Синодом 13 – 20 января 1916 года специальной комиссии «по удовлетворению религиозно-нравственных нужд русских военнопленных». Комиссия имела право командировать в Австрию и Германию священнослужителей; снабжать находившихся в плену пастырей всем необходимым для богослужения, а также посылать военнопленным различную литературу.[22]
Как часто служили литургию православные пастыри?
Священник А. Жукович пишет, что в лагере в Стендале совершал богослужения по средам и воскресеньям. Чтобы совершить службу на праздник, приходилось ходатайствовать перед начальством лагеря. Конечно, этого было недостаточно, ибо в этом лагере было 12 тысяч человек, которые посещали богослужения группами.[23]
В других лагерях богослужения совершались чаще. Священник Э. Хрисолор, например, писал, что в лагере для пленных офицеров богослужение совершалось ежедневно.[24] Относительная свобода для совершения богослужений была и в лагере Гайдельберг. Вместе с русскими пастырями, здесь совершали службы католические и англиканские священнослужители. Для пленных французов службы совершались в 8.30, для русских – в 10, для англичан – в 11.30. В этом лагере православным удалось создать настолько хороший хор, что пение привлекало на богослужение англичан и французов. Особенностью этого лагеря было отсутствие на богослужении переводчика, что давало возможность не только молиться за Царя и Верховного Главнокомандующего, но и совершать службы, в другом лагере немыслимые, например, благодарственный молебен по поводу взятия Эрзерума. Русским пастырям разрешили совершать богослужения и для рабочих команд в городе.[25]
 Подобным образом дело обстояло и в лагере на острове Денгольм. По сообщению «Вестника военного и морского духовенства», «богослужение совершалось в громадном гимназическом манеже, предоставленном комендантом лагеря для совершения праздничных служб, (в будничные дни православное богослужение совершается ежедневно в особой комнате, приспособленной для совершения служб всех вероисповеданий)». Здесь, как и Гайдельберге, был создан хороший хор из пленных офицеров.[26]
Иногда в одном лагере оказывалось несколько священников. Такая ситуация возникла в лагере на острове Денгольм, где находилось 6 священников, в том числе протоиерей Феодор Морозов, ставший для священников лагеря как бы благочинным. Пастырей в таких случаях распределяли по другим лагерям, причем иногда им предоставлялось право самим выбирать лагерь.[27]
Таким образом, военным пастырям, несмотря на различные препятствия, все же удавалось выполнять свой долг, нести утешение своей пастве. Предательство большевиков, действия которых привели к выходу России из войны, по-разному отразились на судьбах военных священников. Некоторые из них оказались за пределами своей родины, некоторые, предпочли вернуться, чтобы испить чашу страданий от безбожной власти вместе со своим народом. Для нас же важно не забывать подвиг всех этих пастырей, подвиг, который еще не раз может послужить примером будущим поколениям.
Андрей Кострюков
Список сокращений:
РГВИА – Российский государственный военно-исторический архив.
ВВиМД – «Вестник военного и морского духовенства»
ЦОМ – Церковно-общественная мысль.
Примечания:
[1] ЦОМ, 1917, № 10, С.27
[2] Там же. С.27, 28.
[3] Полковой священник Владимир Андреевич Кавский // ВВиМД. 1915. № 13-14. С.438.
[4] ЦОМ. 1917. № 7. С.30.
[5] ЦОМ, 1917, № 1. С.48.
[6] Руфимский П. священник. На ратных полях // ВВиМД. 1915. № 17. С.534.
[7] Вести из плена // ВВиМД. 1915. № 19. С.603.
[8] РГВИА, Ф.2044. Оп.1. Д.25. Л. 954.
[9]Жукович А. священник. Из воспоминаний пленного священника // ВВиМД. 1916. № 15-16. С.483.
[10] Там же. С.486.
[11] Сукачев В., священник. В плену // ВВиМД. 1915. № 21. С.662.
[12] Жукович А, священник. Цит. соч. С.483.
[13] Там же. С. 483.
[14] ЦОМ, 1917. № 10. С.27.
[15] Жукович А. священник. Цит. соч. С.482, 483, 484.
[16] ЦОМ, 1917. № 10. С.26.
[17] Жукович А., священник. Цит. соч. С. 482.
[18] Вести из плена. // ВВиМД. 1915. № 23. С.724-725.
[19] Жукович А., священник. Цит. соч. С. 484.
[20] Священники в плену // ВВиМД. 1915. № 23. С. 728
[21] Карпович А., протопресвитер. Воспоминания из австрийского плена в годы Первой Мировой войны // Церковно-исторический вестник. 2001. № 8. С. 15.
[22] Фирсов С. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб: РХГИ. 1996. С.560-561.
[23] Жукович А., священник. Цит. соч., С.482, 483.
[24] ВВиМД. 1915. С.724-725.
[25] Жукович А., священник. Цит. соч., С.482, 483, 485.
[26] Священники в плену // ВВиМД, 1915. № 23. С.728.
[27] Там же.
Материал сайта Седмица.RU
|
