Язычок пламени над глиняной плошкой, тонкий и острый, как жало ордынской стрелы, скупо освещает большой писчий лист на покатой крышке аналоя под тёмным оконцем кельи, забранном железной решёткой. Заскрипела табуретка, послышалось в монастырской тишине невнятное бормотанье, и старческая рука с тонким каламусом появилась в световом круге. Тростинка коснулась заостренным концом чистой поверхности желтоватого прямоугольника, вывела замысловатую буковку, сплела её с другой, с третьей, заполняя пергамент между очерченными свинцом полями чернильной вязью кириллицы:
"На рассвете в пятницу, когда взошло солнце и туманное утро было, начали христианские стяги развеваться и трубы боевые во множестве звучать. И вот уже русские кони взбодрились от звука трубного, и каждый воин идёт под своим знаменем. И радостно было видеть полки, выстроенные по совету твёрдого воеводы Дмитрия Боброка-Волынца".
Боевая труба зовёт
Дмитрий, сын Михайлов, получил в наследство от отца крохотный городок Бобрка, что в четверти дня неспешной конной езды от града князя Льва, заложенного у подножия Замковой горы, дабы сторожить Галицко-Волынскую землю со стороны ляшской. Сторож оказался никудышным. Михайлов сын ещё отроком был, когда владения блистательного Даниила Галицкого вместе с Замковой горой выпало из слабых рук его наследников и ловко было подхвачено королём Польским. Для родовой знати Юго-Западной Руси ещё не пришло время считать Речь Посполитую отечеством. До полного ополячивания бояр и детей боярских русского корня понадобятся по меньшей мере два века. Пока прикарпатская Галицкая земля в сознании её насельников – ещё отторгнутая западным соседом часть единой Руси, ещё не предано забвению её второе имя, Червена Русь; поэтому человеку чести, представителю рыцарского сословия, негоже служить захватчикам. Куда направить боевого коня? Кому вручить меч? Какой Руси служить? Ведь в шестидесятых годах XIV века их две – литовская и московская, что ни год сходящихся в кровавом споре: кто кого возьмёт.
Молодому, да раннему, успевшему отличиться на поле брани хладнокровной удалью владетелю Бобрки, нестерпимо тесно в стенах, сложенных на возвышении в излучине Бобёрки из плитчатого известняка, добытого в карьере отчего надела. Издалека, с полночной стороны, звала его боевая труба туда, где вершилось, знал он, величайшее дело православного люда Руси – освобождение от ига агарян. Бесспорно, для профессионального воина высшая честь служить мечом своей земле, а когда единая земля расколота, сделать выбор и доблестно сражаться на той стороне, на которой принёс клятву верности. Бесчестие – клятвопреступление. Но сразу ли сын боярский Дмитрий принял решение, совершая "конечное целование" на паперти церкви, где был крещён, мы не знаем. Скорее всего, он, миновав Львов с польским гарнизоном в Высоком замке, сделал достаточно долгую остановку на литовско-русской тогда Волыни, так как здесь к нему пристало прозвище, которое удлинило первоначальное, полученное на Малой родине. С ними он появился в Москве, притом, опытным военачальником, с ним остался в отечественной истории: Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец.
Московской дорогой
Но до этого ещё далеко. Присоединимся к его малой конной дружине, двинувшейся от Владимира Волынского большаками и просёлками, с холма на холм, через топкие низины на северо-восток. Среди бывалых рубак, тоже в сёдлах, едут отроки – дети вдового предводителя. Ему лет тридцать, по тем временам, когда редко кто доживал до пятидесяти, – зрелость. К этим годам половина жизни в боевом седле, десница привыкла к тяжести клинка и копья, а плечи несут стальной доспех легко, как обыкновенное платье. Только в былинах богатырь – гора человеческой плоти на слоноподобном коне. В жизни прославленный витязь сух членами, тонок в талии, росту среднего, быстр и вынослив, хватка у него железная. Таков и наш герой. Если прибавить сюда удачу, да холодный ум, да зоркость – умение видеть далеко вперёд и точно рассчитывать ходы, можно добавить себе несколько годков земной жизни к тем, что записаны в Книге Судеб. Скорее всего у боярина Дмитрия карие глаза на узком, смуглом лице, нос хрящеватый, с горбинкой; ведь карпатские славяне, белые хорваты, густо замешаны на старожилах той горной страны, галлах кельтского рода (оттого и Галиция, почти Галисия).
Нам не ведомо, сманил ли на службу Москве юный внук Калиты через своих вербовщиков Боброка-Волынца, какими-то громкими делами отмеченного в "Литве" среди военачальников и дипломатов, или сам искатель службы, достойной своему осознанному масштабу, предложил себя набирающему силу северному князю. Не все ещё дороги вели в Москву, но по тем, что уже соединили молодой город со старыми центрами расчленённой Руси, энергично пылили наёмники всех мастей в надежде на хлебное место, на тёплый, надёжный угол. Как бы не верил Боброк в свою удачу, не мог предположить, что в далёкой стороне ждёт его дружба с хозяином Кремля на высоком берегу Москвы-реки, женитьба на великокняжеской сестре Анне, первенство в боярском совете, всеобщее уважение, награды и всенародная слава; что современники и потомки назовут его сподвижником Дмитрия Донского, военачальником с выдающимися способностями, мужем, славным доблестью и разумом; что с его именем историки будущего свяжут все великие победы московского воинства в семидесятых годах XIV века. Среди тех побед – звезда надежды всего славянства от Адриатики до балтийских берегов, Поле Куликово.
…Выйдя за пределы Волыни, дорога потянулась за Припятью лесами Белой Руси; справа, за рекой, осталась Русь Малая, слева, под белёсым небом, лежала Чёрная Русь (всюду Русь!), а навстречу путникам накатывалась пологими валами холмов Смоленская земля. Предводителю кавалькады известны опасности, которые таятся за каждым поворотом накатанной дороги. Повсюду в русском мире жизнь человеческая дёшева; цена ей – взмах татарской сабли. Наконец перейден по наплавному мосту Днепр, ещё две с половиной сотни вёрст, и на подступах к Можайску начинаются владения Великого князя Московского. Здесь, в междуречье Оки и Волги, заметно учащаются отвоёванные у леса участки с колосящейся рожью и деревеньки в две-три избы при них. Всё больше и окольцованных земляными валами с частоколом по верху городков с маковками церквей и, кроме посада, бревенчатыми кромами-кремлями, с башнями по углам, на взгорке в излучине речки. Многие постройки светятся свежим деревом, но немало строений старых; значит, давно не горели города заокской стороны. Почти в каждом городе сидит удельный князь, наполовину владелец округи, наполовину данник ордынского хана, даёт ему "выход" его же, ордынской монетой, ибо свою собственную только Дмитрий Московский решится чеканить. Хотя повсюду один язык, каждый косится на соседа, как на иноплеменника: тверчанин на москвича, нижегородец на ростовчанина, рязанец на всех иных. Под этим небом души людей принадлежат Православной Церкви, а тела их и плоды их труда – "царю" с узкими глазами, который называет Русь своим улусом, и тем не менее чуть ли не каждым летом идёт на неё опустошительной войной.
Но в этой мешанине людей и княжеств на фоне неустроенности, небрежения, равнодушия, страха и безысходности то здесь, то там, как говорит историк, происходил взрыв энергии, страсти, творчества, даже безрассудства, который ведёт к гибели людей, однако одновременно к победе их идеалов…
Такие "взрывы", сначала едва замеченные Русью, превращаются в процесс, набирают силу, растекаются ударными волнами от берегов Москвы-реки вот уже более полстолетия. Тут подрастает второе поколение людей, которым неведомы ужасы ордынских нашествий. Из разорённых земель сюда стекаются беженцы, непокорные духом. Не имея заметных преимуществ перед другими политическими центрами, которые возникли на пепелище Киевской державы, Москва перехватила инициативу объединения русской земли, ибо именно там собрались страстные, энергичные, неукротимые люди. Одним из таких был уроженец Червеной Руси боярин Дмитрий из Бобрки. Москва стала для него природным центром притяжения.
Можно догадаться, что чувствовал наш герой, увидев впервые с Поклонной горы встречь солнцу скопление серых крыш, сизые дымы над ними, разноцветные верха церквей и теремов и, над речным глиняным уступом, стену со многими остроглавыми башнями, празднично белую, величавую: первый каменный Кремль. Пришельцы, спешившись, с надеждой и тревогой разглядывают открывшуюся им панораму стольного града Великого князя Московского, не выпускающего из рук ярлык на Великое княжение Владимирское, главное в Северо-восточной Руси. Что ждёт их на новой службе? Долгое молчание нарушает голос вожака: "Братья мои, друзья, смелее!".
Не раз ещё услышит русская земля этот призыв твёрдого воеводы: и в палатах ревнивого к власти, несговорчивого рязанского князя, хромца, и под стенами столицы волжских булгар, осыпающих московитов каменной шрапнелью из неизвестных им дотоле громогласных орудий; и на белокаменных башнях Кремля, и на крутом берегу Вожи, и на литовской границе, и в Твери, Смоленске. Донесётся он до генуэзской Кафы, до Вильно, Сарая, оглушительно зазвучит во всё Дикое Поле за Доном… Но не будем спешить.
Первый боярин московский
Отлетают годы, как осенние листья. Уже достигло зрелости второе поколение московитов, которые не слышали свиста татарских стрел. Князь Дмитрий, ещё не Донской, больше не желает платить Орде даже малый "выход" – не признаёт себя ханским данником. Грозный окрик из Сарая, где сидит правителем при слабом хане умный эмир Мамай, полководец искусный и многоопытный, вновь собравший саблей и утончённым коварством распадающуюся Золотую Орду, вызывает у жителей земли московской не страх, а насмешку. Теперь им есть что противопоставить ордынским всадникам, издали осыпающим конные княжеские дружины тучей стрел, прежде чем врубиться в её выкошенные ряды. Беда научила земледельцев и ремесленников, не имеющих возможности учиться военному искусству всю жизнь, подобно своим извечным врагам, кочевникам, совершенствовать вооружения, изобретать новые средства боя, менять тактику сражений и предпочтения в выборе рода войск. Европа вновь, как во времена Эллады и Рима, повернулась лицом к пехоте – царице полей, разочаровавшись в рыцарстве после сражений при Кресси и Пуатье, где верх над одетыми в сталь синьорами взяли лучники из простолюдинов.
Русские дружинники, те же конные рыцари, в столкновениях с летучими всадниками Степи обречены были раз за разом разделять судьбу княжеской кавалерии, уничтоженной Батыевыми стрелами и саблями на речке Сити в 1238 году. Поэтому основой войска в Окско-Волжском междуречье стали пешие городовые полки – кованая рать, прикрывающая себя от густого "стрелопада" чапарами, как называли татары огромные дощатые щиты для укрытия группы воинов (чапары на поставленных в круг повозках образовывали передвижную крепость). Против составного монгольского лука, стрела из которого за 300 шагов пробивала железный щит и кольчугу, москвичи выставили самострелы, местного производства и массово закупаемые в "земле немецкой", что вызвало запрет ближайших западных соседей на провоз арбалетов в Московию через свою территорию. Короткая, часто целиком из металла стрела или утяжелённый её аналог, болт, наносили смертельные раны с расстояния версты. Залп из самострелов существенно ослаблял конную лавину кочевников, значительную часть их "запаздывающих" стрел принимали на себя чапары, а прорвавшихся к фронту кованой рати всадников встречала щетина удлинённых копий, положенных воинами задних шеренг на плечи передних, наподобие македонских сарисс, о чём свидетельствует летописец. Древнее оружие короткого боя, меч, уступал более лёгкой и более удобной для рубки кривой сабле. При осаде Булгар москвичи убедились в эффективности огненного боя, изобретённого арабами, и вскоре пушки из железных полос, стянутых обручами, тюфяки, появились на башнях Кремля, грозя нападающим с их допотопными стенобитными машинами из Китая каменными ядрами и железным дробом.
Все эти новшества не могли прийти на Русь мимо Боброка. Ведь он не только прославленный стратег и тактик, перенёсший тактические приёмы Святослава через Галицию и Волынь в московское войско. При дворе Великого князя он, его зять, в числе ближних бояр, а после опалы тысяцкого Вельяминова, из старой знати, Первый боярин Московский, главный свидетель духовной грамоты Дмитрия Ивановича. Историк И. Греков в "Мире истории" (МГ, 1988) отмечает: "Он нигде не обозначен иначе как воевода, мы не найдём при нём синонима нынешнему содержанию слова "главнокомандующий", но природа средневекового боя такова, что тот, кому отдан под начало резерв, тот и руководит боем. Это ли не знак того, что всеми ратными делами в Москве занимался Дмитрий Волынский? Стало быть, мы имеем право предположить, что именно он играл ведущую роль в переустройстве московского войска, в подготовке его к решающей схватке с Ордой". Осторожный Мамай, увидев в 1373 году на северном берегу Оки полки пешей кованой рати по центру, с конницей на флангах, не решился со своими туменами перейти реку. А вот через пять лет его темник, старый Бегич, в виду строя пеших воинов, презрел "трусливых московитов", велел коннице переправляться через Вожу, всей силой пяти туменов ударить на пешую рать неверных. Да тут и остались – на поле и на дне реки – потомки Чингиз-хана, среди них (отдадим ему должное) сам незадачливый вельможа и пятеро подчинённых ему темников. Поздно примчался Мамай на выручку своим, в досаде пограбил Переяславль Рязанский, сунулся было к бродам, только вновь не решился атаковать за Окой железных пешцев Великого князя и ушёл восвояси, полный мстительных планов завершить то, что не успел Батый – полностью обезглавить Русь. Место Рюриковичей займут Чингизиды, в боярские палаты вселятся мурзы, церкви станут мечетями, дань будут собирать баскаки, из татар; русам останется сеять хлеб, производить предметы быта и роскоши, служить властелинам полмира.
Быть или не быть?
И мчат гонцы из Сарая во все стороны необъятной Степи к Яику, дельте Волги, предгорьям Кавказа, за Дон, в Крым и к Днепру, сзывают под Мамаев бунчук кочевые племена, нанимают генуэзскую пехоту в Кафе, поднимают против Москвы Литву, заручаются словом Олега рязанского выступить против Дмитрия, склоняют к нейтралитету смолян, тверичей, новгородцев посулами и запугиванием. Пусть никто не пашет хлеба, а будет готов на московские хлеба. Так же иносказательно эмир советует северным вассалам не поднимать голову выше плеч: кто знает своё место, покорен аркану, может рассчитывать на жизнь и ордынское заступничество. И всё-таки достаточно находится среди измельчавших Рюриковичей готовых сложить голову за общее, богоугодное дело.
Пока несметное ордынское войско кочует в донских степях, медленно передвигаясь к Оке, под великокняжеский стяг собираются конные дружины и пешие отряды, городское и сельское ополчение из Владимира-на-Клязьме, Переяславля Залесского, Костромы, Юрьева, Можайска, Углича, Звенигорода. Идут дмитровцы и боровчане под рукой славного Владимира Андреевича Серпуховского. Спешат к Москве дружины Андрея Ростовского и Фёдора Белозерского; в далёких северных областях набирает воинов Тимофей Вельяминов. Откликнулись на призыв Москвы братья Ольгердовичи, молодые князья из Литвы, а теперь нам известно, что, благодаря Дмитрию Боброку, в рядах объединённого воинства оказались галичане и витязи из Волыни. Длинной людской рекой потекли рати к Коломне, оттуда – через Оку, в сторону Дона, на "ничейную" землю. Уходили вои подданными своих малых, средних и великих владетелей, чтобы вернуться домой одним народом, с одной исторической судьбой. Среди тех, кому мы обязаны за это превращение, Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец.
Мы с тобой, современник, знаем, чтобы сломать ордынцев, необходимо перейти Дон и расставить полки русские так, чтобы войска крыльями упирались в заболоченные, поросшие кустарником низины Смолки и Дубика, а кроме того, затаить в дубраве возле брода засадный полк из резерва для последнего, решающего удара. Для нас это истина. Для наших предков, только что подошедших к Дону при впадении в него Непрядвы, – спорный вопрос, который решается на ночном совете яростным столкновением мнений. Но вот по знаку Великого князя из круга военачальников выступает твёрдый воевода Боброк: "Аще хощеши крепко битися, то перевеземося за Дон до татар".
Когда нашли броды, первыми на правый берег реки перебрались князь Дмитрий с лучшим из воевод и охраной. Осенняя ночь была тёмной и прохладной. Издалека, со стороны Красного холма, доносился глухой гул, будто растекались по степи половодьем табуны коней. Боброк спешился и прильнул ухом к земле. "Что чуешь, брат?", – спросил князь. У воеводы были свои приметы. В глухом голосе земли он уловил тайный смысл, понятный только ему. Поднявшись на ноги, он предсказал победу. Эта весть через охрану мигом облетела войско, коротавшее ночь у костров на левом берегу.
8 сентября 1380 года
Как только забрезжил рассвет, полки перешли Дон и перегородили ковыльное поле на возвышении живой стеной. Летописец отмечает, что Боброк ездил от полка к полку, каждому указывая его место. Позиция, которую избрал воевода, не позволила татарам использовать гибельный для противника фланговый обход и выиграть битву до того, как она началась. Когда рассеялся туман, увидели русичи за понижением рельефа, на Красном холме с ханским шатром на макушке, изготовленные к атаке конные тумены Мамая.
Трудно сказать что-нибудь новое о битве 8 сентября 1380 года. Но есть в той знаменитой, тысячекратно описанной сече момент, который почему-то не вызывает сомнений у историков. Будто бы на третьем часу боя дрогнуло левое крыло московской рати, и отборная ордынская конница устремилась в тыл большого полка. Тогда-то и ударили в спину татарам из засады дружины Владимира Серпуховского и Боброка, что и решило исход сражения. А если бы ордынцы навалились на Полк правой руки и смяли его? С той стороны засады ведь не было. Выходит, отход Полка левой руки был князем и воеводами предусмотрен, а для приманки подняли в его тылу великокняжеское знамя и нарядили "под князя" боярина Бренка. Передадим слово современнику:
Когда наступил седьмой час дня (счет велся с восхода солнца)… начали поганые побеждать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри русские и воеводы, и отважные люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многих сынов русских уничтожено".
Томится в бездействии в рощице между Смолкой и Доном четырёхтысячный конный отряд. Рвётся в бой молодой горячий князь Владимир Андреевич. Опытный воевода Дмитрий напарника сдерживает (боярин здесь "главнокомандующий"): "Беда, князь, велика, да ещё не пришло время… Так что потерпи до момента удобного, и вмиг отплатим по заслугам противникам нашим".
Тяжело вздыхает старый хронист над исписанным листом пергамента. От дыхания сгибается язычок пламени, как острие ордынской стрелы на броне русича. И тонкая тростинка выводит последние строчки "Сказания":
"И вот настал восьмой час дня и воскликнул Волынец голосом звучным: "Князь Владимир, наш час наступил и удобный момент настал. Братья мои, друзья, смелее!"
Мы добавим, что для Дмитрия Боброка тот миг был мигом наивысшего торжества в его долгой (по меркам того времени) жизни. И он совпал с наивысшим торжеством многих людей, которые были разъединены ходом истории, тем не менее наперекор всем злым силам упорно называли свою неделимую землю древним именем Русь.
Мёртвые сраму не имут…
Великий князь Московский и Владимирский Дмитрий Иванович, после Куликовской битвы ставший во мнении народном Донским, умер 19 мая 1389 года в возрасте 39 лет. Московский престол наследовал Василий I Дмитриевич. Был он личностью сложной, отношения между ним и мужем тётки Анны дружескими не стали. А возможно, отъезд воеводы Боброка в Литву, с которой ещё Донской начал сближение перед лицом общего врага, был продиктован какими-то политическими соображениями. Как бы там ни было, наш летописец в последний раз упомянул Дмитрия Михайловича в хронике за 1399 год. Было Боброку тогда за шестьдесят, возраст для воина невероятный, но современники увидели его среди военачальников князя Витовта. Огромная армия, в которую входили русские (одних только князей – 50!), литовцы, немцы, поляки, молдаване, татарские отряды изгнанного из Сарая Тохтамыша, сошлась на берегу Ворсклы с туменами нового хозяина Орды хана Едигея. Разгром литовского войска был полным. Не помогли ему арбалеты и новинка – пищали и полевая артиллерия. Ратных людей пало несчётно, среди них герои Куликовской битвы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи и твёрдый воевода Боброк.
Мёртвые сраму не имут…
Сергей Анатольевич Сокуров,
член Союза писателей России
|
