Mongoose

Беседа с протоиереем Василием Воронцовым, настоятелем храма Спаса Преображения в Тушине, преподавателем МДАиС, членом Епархиального совета Москвы
– Отец Василий, где вы учились?

– Светское образование у меня в рамках обычной советской средней школы – той дореформенной школы, когда еще нормой было десять классов. Жил я в сельской местности; школа у нас была хорошая, сильная, в ней училось много ребят, поскольку туда привозили детей из нескольких населенных пунктов. Как это всегда бывает в учебе, все определялось отношением к ней самих учащихся. Я учиться любил – практически с самого начала, с первого класса, хотя это был все же самый начальный, несознательный уровень. Мои стремление и заинтересованность к учебе выразились в том, что я каждый раз забивал свой бедный, видавший виды портфель всеми учебниками, которые только были. Но, конечно, тогда в начальных классах их было совсем немного: «Родная речь», букварь, какие-то руководства по грамматике, арифметике, тетрадки. Свой изначальный интерес к учебе я не потерял на протяжении всех школьных лет. К тому же, в школе я всегда был на виду у всех – единственный верующий учащийся, который не прятался и не таился. Конечно, данное обстоятельство сильно влияло на отношения между мной и классным руководителем, дирекцией, так как меня настойчиво пытались перевоспитать – начиная со второго класса спуска мне не давали. Пока я учился в младших классах, меня пытались задавить психологически, высмеивали, надеясь, что я испугаюсь. А уже в старших классах, видя, что я никак не угомонюсь и не хочу идти на какие-либо уговоры, не боюсь угроз, стали организовывать «обработку» уже со стороны моих одноклассников. Среди них было очень много хороших ребят, абсолютное большинство учащихся относилось ко мне неплохо и даже со скрытой симпатией. И они при случае рассказывали мне о планах наших учителей и администрации относительно меня. Я сразу же принимал это к сведению и уходил от проработки.

Что касается любимых школьных предметов, то здесь опять-таки, особенно в старших классах, возникали некие проблемы, связанные с моим желанием дать отпор той безбожной идеологии, которой пытались наводнить все школьные дисциплины, даже самые нейтральные. Больше всего было проблем на уроках истории, где говорили о «противных церковниках», о Церкви как источнике мракобесия. Моя учительница специально подбирала для меня соответствующие темы. Заядлая, как ее называли, «политиканша», она всегда задавала провокационные вопросы, видимо намереваясь услышать от меня идеологически неправильный ответ. Но с помощью Божией мне удавалось благополучно это обходить: я умудрялся просто повторить то, что слышал от нее, или то, что в учебнике писалось.

Непросто было и на занятиях по биологии, ведь тогда все пронизывала дарвинистская теория – не только в начальной, средней, специальной школе, но и в высших учебных заведениях. Конечно, все это было неприятно. Наверное, из-за этого безбожного натиска в дальнейшем я не испытывал особого интереса к таким предметам, как биология и история. Но это было не отторжение от самих дисциплин – неприемлем был метод преподавания и негативное содержание, на которое делался упор.

Очень любил я немецкий язык, химию, географию, черчение, а в начальных классах, конечно же, рисование. По математике и физике были у меня почти одни пятерки. Но на многие мои вопросы преподаватели не могли ответить, особенно по физике. Учительница возмущалась: «Воронцов, что вы от меня хотите?» Возможно, я слишком далеко заходил в своем интересе: тогда были введены новые темы по электричеству, по ядерной физике, и мне хотелось докопаться до самых глубин, отражающих устройство микромира. Как бы то ни было, школу я закончил хорошо, и в общем-то враждебного настроя школьников к себе я не чувствовал. Если и были какие-то неприятности от одного-двух учащихся, так они просто хулиганили: они никому ходу не давали. Да и со своими учителями я расстался очень мирно.

– Батюшка, что способствовало вашему решению учиться в семинарии?

– После окончания школы я устроился на работу на механический завод. Я знал, что меня ожидает армия, и решил за время, предшествующее призыву, обдумать свои дальнейшие планы. На механическом заводе я прошел курс обучения по специальности токаря. И решил поступать в военное училище. Несмотря на то, что с самого детства я воспитывался в вере, любил храм, постоянно был на богослужениях, я, будучи школьником, ни разу не слышал слова «семинария» – у меня не было об этом никакой информации. Поэтому мысли о возможности получить духовное образование с тем, чтобы впоследствии служить в Церкви, меня не посещали – для их появления не было повода. Но моя попытка поступить в военное училище не удалась: требования к поступающим были крайне жесткие, нужно было пройти экзамены по математике, по физике и т.д. Произошло все тогда, как я понял позже, по молитвам моей матери, которая если бы и согласилась на мою военную карьеру, то скрепя сердце. А то, что не по благословению, для нас, христиан, все равно не на пользу.

После службы в армии я еще год проработал, но уже в Ростове-на-Дону – на судоремонтной базе «Красный флот»: ремонтировал речные суда. К тому времени нам с мамой удалось совершить паломническую поездку. Сначала мы приехали в Киев: хотя Киево-Печерская лавра была закрыта, но доступ в пещеры все равно был. Побывали мы и в Почаевской лавре. А потом была Троице-Сергиева лавра, где я прожил полтора месяца: мама уехала, а я задержался. Во время этой паломнической поездки в Почаеве мне довелось встретиться с схиархимандритом Амфилохием, в то время архимандритом Иосифом, который сейчас прославлен в лике святых. Когда мы туда прибыли, нам сказали, что он изгнан из лавры – на волне попыток закрыть ее в 1961 году. Тогда насельники не сдались, хотя над ними издевались, благочинного даже в воду бросали. После всех этих бесчинств батюшка оказался в родном селе недалеко от Почаева. Там была построена очень скромная деревянная часовенка, больше похожая на навес, в которой он совершал службы, требы. Излишне говорить, что люди нескончаемым потоком шли к схиархимандриту Амфилохию за его мудрыми советами. И у нас с мамой был свой, очень важный вопрос: что мне делать дальше? И вот пришли мы к батюшке, а у него масса народа – не подступишься. Надо спросить, поговорить, а нет никакой возможности. Опечаленные, мы отошли в сторонку, расположились на лужайке, как это делали многие – не всем хватало места на лавочках. Перекусили немного, и тут мама меня толкает: «Смотри: отец Иосиф стоит». И действительно, он стоит сзади, у плетня, и смотрит вдаль. Я подошел к нему и спросил: «Отец Иосиф, что мне делать?» Он махнул рукой и сказал: «Езжай в Одессу». Я подумал-подумал: «Батюшка, вы меня, наверное, не поняли. Что мне делать дальше? Я школу уже закончил. Мне работать или учиться?» Он мне опять: «Езжай в Одессу». Я отошел к маме и сказал ей: «Я ничего не понял, он меня благословляет ехать в Одессу». А она мне испуганно: «Зачем в Одессу ехать?» Что представляла собой в ту пору Одесса и зачем туда ехать, не знал ни я, ни тем более моя мама. Но после возвращения из этой поездки я отправился к своему духовнику в Грузию – к владыке Зиновию, Царство ему Небесное! Он бывший насельник еще старой Глинской пустыни. После ссылки он уехал на Кавказ и там вошел в иерархию Грузинской Православной Церкви. Приехал я к нему, монахини, которые помогали владыке, меня устроили, узнав цель моего приезда; они решили, что надо ехать в Петербургскую семинарию. На ту пору у них гостил иеромонах из Петербурга, и они надеялись, что он поможет мне. Позже они привели меня к владыке, за меня ему все вопросы задали, все по-своему рассказали. Он их внимательно выслушал, они вышли, и владыка, поглядывая на меня, сказал: «Василий, Бог благословит тебя в семинарию в Одессу». Вот тут у меня сердце и екнуло, ведь я уже невольно стал настраиваться, подумывать о семинарии. И это было созвучно с благословением отца Иосифа. Для меня Одесса была неизвестным, огромным городом, я там никогда не был, а оказывается, там еще и семинария есть. Таким образом, во исполнение благословения моего непосредственного духовного наставника я и отправился туда.

Я был встречен иеромонахом Андреем. Он выполнял послушание на просфорне и еще до моих вступительных экзаменов познакомил меня с монастырем, с его укладом, с семинарскими порядками. Так что экзамены я сдавал уже с особым настроем – как бы во всеоружии. Но я тогда пережил большой стресс. По окончании экзаменов на очередной трапезе были объявлены фамилии поступивших на первый курс… а меня среди зачисленных не оказалось. Затем прочитали список непоступивших – здесь моей фамилии тоже не было. Мне стало и жарко, и холодно, я уже не знал, что думать, сразу в голове мысль пронеслась: «А что делать-то?» Но тут зачитали список принятых сразу на второй курс – среди прочих оказался там и я. Сейчас я уже не помню, что я отвечал на экзаменах и как, но, видимо, мои знания посчитали приемлемыми для студента-второкурсника. Так что Одесскую семинарию я закончил за три года.

– Что после Одесской духовной семинарии привело вас в Московскую духовную академию?

– Заканчивая семинарию, я много думал о том, что мне делать дальше. Время тогда было тяжелое, жизнь советских людей, их уклад значительно отличались от нынешнего. Понятно, что люди верующие чувствовали себя иначе, жизнь их была очень непростой. Но я знал: я учусь в семинарии для того, чтобы стать священнослужителем, – по-другому и не могло быть. При этом мыслей об академии у меня, можно сказать, не было, хотя мне говорили о такой возможности, ведь я закончил курс первым студентом. Я, конечно, опять приехал к владыке Зиновию, спросив: «Владыка, как благословите? Принимать священный сан или дальше учиться?» «Обязательно учиться в академии», – ответил он. Он тогда сделал мне маленькое внушение, вспомнив святителя Василия Великого: он очень успешно учился в языческих школах и одновременно приобретал богословские знания (ничего этого я тогда не знал – соответствующая литература была недоступной). А следовательно, образование необходимо. И я отправился в лавру, в которой уже бывал. Там я встретил своих знакомых. Принимали тогда без экзаменов – просто по семинарскому аттестату. Но, разумеется, были и собеседование, и медкомиссия. Мне тогда и в голову не приходило, какой страшный пресс со стороны советских органов выдерживала администрация духовной академии, чтобы каждый год осуществлять наборы.

– Кто тогда преподавал в академии? И кто из преподавателей запомнился вам более других?

– В первую очередь, ныне покойный отец Алексий Остапов – сын Даниила Андреевича Остапова, неизменного секретаря и помощника Святейшего Патриарха Алексия I. Я не помню, было ли у отца Алексия высшее светское образование, но он сочетал в себе большие знания в области богословия с житейской мудростью и преподавательским мастерством. Он читал у нас историю. Кроме того, он был специалистом по церковному искусству, вел у нас и церковную археологию. Отец Алексий был очень скромен – этой скромности так не хватает в наше время и учащим, и учащимся. Несмотря на свое высокое положение и связи, несмотря на широкие познания, как преподаватель он вел себя спокойно, просто, не пыжился, не угнетал, не высмеивал. Он всегда находил минут десять в конце каждой лекции и что-нибудь сообщал нам, подсказывал, помогал, наставлял. Запомнилась мне, например, такая беседа. «Время идет быстро, кто-то из вас уже женился, кто-то вскоре женится. Старайтесь сами держаться на высоте и с самого раннего возраста прививать своим детям добрый христианский нрав, чтобы не получалось так, как у одного священника. Сынишка поднимался раньше его, включал на полную громкость приемник и кричал ему в ухо: ”Вставай, проклятьем заклейменный!”» Вот такой поучительный пример! Конечно, мы знали, что он не мог нам говорить всего, но мы прекрасно понимали, что он имел в виду. Его слова были полны отеческой простоты, любви – он переживал за наше будущее. Накопив большой жизненный опыт и испытывая на себе страшный гнет безбожной власти, он понимал, что нас ждет то же.

Еще мне запомнился Алексей Иванович Георгиевский, преподаватель литургики. Он для меня дорог тем, что он, не будучи священнослужителем, беззаветно любил свой предмет, даже лучше сказать – не предмет, а богослужение. Он жил этим и свою любовь всеми силами старался передать нам. Он часто отвлекался от основного вопроса лекции и с трепетом рассуждал на интереснейшие темы. Он сумел показать нам, что литургика не может быть формальной дисциплиной. Ее нужно освоить умом и сердцем, в нее надо входить жизнью, своим внутренним содержанием, знать ее и дорожить этими знаниями. В то время я как раз неожиданно очень быстро – за три-четыре ночи – прочитал «Столп и утверждение истины» отца Павла Флоренского. Как духовного автора я его не люблю: что-то такое мутно-мистическое просматривается в его работах. Но мне запомнилось, как он воспринимал богослужебные тексты и богослужение в целом, причем не только Священное Писание, а весь гимнографический материал: стихиры, каноны, тропари. Отец Павел очень часто, погружаясь в сложные философские размышления и рационалистические заключения, вдруг обращается к какому-то песнопению, и для него это чуть ли не первый авторитет. Меня это удивило, поразило, так как я считал «Столп и утверждение истины» заумной книгой. А тут – это ведь надо так любить богослужение, чтобы фрагменты из него представлять как самое авторитетное, чтобы опираться на него в религиозно-философских рассуждениях!

– Батюшка, а кто учился вместе с вами?

– Вместе со мной учился Герман Капалин – сейчас митрополит Калужский и Боровский Климент. Моим однокашником был нынешний архиепископ Марк (Петровцы; он служил в Северной Америке, потом его перевели на Украину). Среди наших сокурсников и архимандрит Макарий (Веретенников) – тогда он еще не был монахом.

– Помните ли вы свою первую студенческую проповедь?

– Для моего испытания в смирении Господь сподобил мою первую студенческую проповедь произносить, когда Благовещение совпало с Неделей ваий. Это было в Одесской семинарии. Мои тогдашние чувства передать невозможно: я совершенно не мог представить, как я, еще не священнослужитель, буду проповедовать с амвона. И, видимо, из-за этих переживаний, из-за этих страхов я не помню подробностей моей проповеди. Да и в дальнейшем проповеди были одним из самых «больных» моих мест. Их нужно было написать, показать преподавателю, а я долго не мог вжиться в тему, смириться с тем, что мои тексты читают, оценивают, бесцеремонно правят. Ответственным за проповеди в академии был преподаватель гомилетики, нынешний архиепископ Георгий (Грязнов), викарий Калужской епархии. И я ему неоднократно намекал на то, чтобы он избавил меня от этих мучений. Проверяя проповедь, он требовал: «Произносите четко и обстоятельно, настраивайте себя». А я ему говорю: «Отец Георгий, ведь это получается театр, игра, как я буду себя настраивать?» До самого последнего дня в академии я этот барьер не смог перейти: я проповедь напишу, ее принимали, оценивали, но я не мог ее воспроизвести. Ее надо было зубрить, а для меня это неестественно. Мне было крайне неприятно, что меня контролировали, хотя я понимал, что отец Георгий несет ответственность за наши проповеди: что мы скажем, как мы скажем? И знаете, когда я сам начал преподавать, я по-прежнему чувствовал это внутреннее препятствие. Уверен, на первых порах нужно, чтобы и у молодого педагога просматривали его проповеди, чтобы его контролировали – прежде всего, по части содержания. Я всегда просил благословения читать свои проповеди с листа. Готовя текст, я использовал Священное Писание, свои собственные рассуждения, которые всегда старался проверять святоотеческой мыслью, стремился выражаться обстоятельно, добротно, грамотно. Но пересказать это я не мог. Позже, когда я оказался на приходе, мне удалось с помощью Божией преодолеть барьеры, связанные с произнесением проповедей, с выступлениями.

– Отец Василий, как вы стали преподавателем Московских духовных школ?

– В 1978 году я закончил академию и был оставлен при ней в качестве профессорского стипендиата. Сразу был определен делопроизводителем в секторе заочного обучения, совмещая это послушание с преподаванием. Первым моим предметом был катехизис – для заочников. Но уже через год по благословению Святейшего Патриарха и распоряжению ректора я стал преподавать на стационаре – тот же катехизис. Затем мне поручили литургику для первого курса. История здесь такая: все знают, что есть учебные богослужения, за которыми поют так называемые «десятки». Это так и именуется: «послушание в ”десятке”». Эти группы поочередно поют седмичное богослужение, не праздничное. Так вот, я, будучи студентом, нес послушание уставщика в «десятке». В ту пору благочинным Покровского храма был отец Иона (Карпухин), нынешний архиепископ Астраханский и Енотаевский. Он, видимо, обратил внимание, как я выполнял обязанности уставщика, и предложил мою кандидатуру для преподавания литургики. Для первого курса я читал эту дисциплину года два, затем мне дали второкурсников: в то время, помню, одним из моих студентов был отец Иеремия – нынешний архимандрит и эконом лавры. Но вскоре я опять возвратился на первый курс. Так что с первокурсниками я работал дольше всего. Хотя вел я и у третьего, четвертого курсов, догматику читал. Иначе говоря, как преподаватель я охватил весь семинарский цикл тем по литургике: начинал с первого курса, был на втором и вот последнее десятилетие – на третьем-четвертом.

– Как сегодня, с вашей точки зрения, необходимо преподавать литургику?

– В настоящее время дело с преподаванием литургики обстоит крайне неблагополучно. Разумеется, я не берусь судить, насколько в целом была полезна или неполезна реформа духовных школ, но в ее результате, среди прочего, ввели много дополнительных предметов. И в связи с этим было сильно урезано время, которое отводилось на сугубо церковно-практические дисциплины: на катехизис, на библейскую историю, на пение, на необходимейший церковнославянский язык и особенно на литургику. Такое усечение сразу дало свои нехорошие плоды – я это незамедлительно почувствовал. Считаю, что неплохо было бы заново ввести для семинаристов два курса: богослужебный устав и собственно литургику (как это уже когда-то было). Нужно исходить из того, что литургика по объему, по содержанию состоит из трех частей. Прежде всего, это церковный устав: как совершается богослужение. Но ведь есть еще и его история, начиная с апостольских времен. Ну, и конечно, центральным является содержание богослужения. Ведь в нем сконцентрировано все православное богословие. В богослужебных текстах заключены вероучение, правила благочестия, история Церкви, догматика. Очевидно, все эти вопросы в отведенное время раскрыть нельзя. Между тем, несомненно: литургика – предмет сугубо практический и необычайно важный для будущего священнослужителя. А потому нужно не рассуждать о богослужении – необходимо показать, как должно совершаться богослужение. Не могу не отметить чрезвычайную важность контроля за теми знаниями, которые получают студенты при изучении литургики. Давать хороший материал – это замечательно, но если не проверять его усвоение, можно оставить студента ни с чем. А при жестком временном лимите, который существует сейчас, это едва ли возможно: дай Бог, не углубляясь в историю, только объяснить, как совершить то или иное богослужение, скажем, великопостное, пасхальное. Студенты же – живые люди, со своими шалостями, маленькими хитростями, своими трудностями, с которыми они не всегда могут справиться: много послушаний, нездоровье, слабая память. К тому же иногда семинарист не осознает, что он чего-то не понял. Нужно это выявлять, возвращаться назад, а времени катастрофически не хватает. Результат очень плачевный: студент, даже самый старательный, все равно не усваивает необходимый ему объем материала. А ведь ему нужно будет применять свои знания на практике – как священнослужителю, регенту, уставщику. И здесь красочные рассказы мало помогают – нужно научиться видеть все в богослужебных книгах, а вникать в них нет времени. Уверен, для общей пользы нужно вновь вернуться к прежнему распределению учебных часов по литургике.

– Батюшка, как вы проводите экзамен по литургике?

– Понятно, что проводить экзамен по литургике в традиционной форме немыслимо – это будет просто комедия и профанация экзамена. А если экзамен проводить так, как этого требует практический предмет, то перед каждым студентом во время ответа и подготовки должен лежать комплект необходимых книг, и он по ним должен отвечать. Я очень не любил зубрежку, считая ее бессмысленной. Я советую семинаристам: «Вы можете совсем ничего не учить, не зубрить! Вы только обложитесь книгами и научитесь по ним работать. А когда придется вам отвечать, то не смотрите по сторонам, а смотрите в Типикон, Минею, Триодь. Вот это вам полезно будет. Тогда вы ничего не забудете и не перепутаете». Ведь в руках будущего священнослужителя всегда находится Служебник. Обойтись без него нельзя, даже полагаясь на хорошую память: может произойти недопустимая, непозволительная ошибка.

– Изложите, пожалуйста, ваши взгляды на то, как в настоящее время следует относиться к предписаниям Типикона?

– Только что мы говорили о преподавании литургики, так вот, большой трудностью для ребят оказываются отдельные несоответствия Типикона и современной практики. И это нужно правильно пояснить: у нас есть образец, исторически осуществленный идеал богослужения, запечатленный на страницах Типикона. Но этот образец нужно перенести в жизнь, сообразуясь с возможностями причта и прихожан конкретного прихода или монастыря. Кроме того, я всегда пытаюсь сопоставить Типикон со Священным Писанием. Ведь некоторые ропщут: «Ой, в Типиконе все слишком громоздко». В ответ я говорю, что максимализм присущ христианству практически во всем: молитвы, нравственные правила. Заложен он и в Евангелии, по которому мы стараемся жить. А значит, мы не имеем права отказываться от Типикона, ссылаясь на то, что его предписания пространны и невыполнимы. Но при этом никто не призывает воспроизводить устав буквально, ему нельзя придавать догматического значения. В общем-то, исторически структура богослужения не изменилась – сократился лишь объем песнопений, вышли из употребления так называемые уставные чтения. И это надо воспринимать спокойно: эти обширные чтения были когда-то бесценным подспорьем для прихожан, поскольку храм воспринимался как училище, как школа веры и благочестия. Других источников, из которых можно было бы почерпнуть сведения о Православии, практически не было. Но сейчас-то другое время! Конечно, и напевы наши стали более быстрыми, не то что знаменное пение. Но все это нельзя считать серьезными отступлениями от Типикона. Я особо предостерегаю своих студентов уже во вводной лекции, в начале каждого учебного года, от буквоедства, присущего старообрядчеству: как в Типиконе написано, так нужно и делать, ни на йоту отходить нельзя. Относительно богослужения надо держаться золотой середины и помнить принцип: невольник – не богомольник. Даже Типикон, предлагая некую схему богослужения, предусматривает разные ситуации: одно дело, когда настоятель видит братию бодрой, а другое – уставшей. Священнослужитель не должен воспринимать Типикон как нечто застывшее и мертвое. От этого бывает много бед: человек смущается совестью и, оказавшись на приходе, мучает и себя, и окружающих. Повторю еще раз: устав предусматривает вариативность, но она должна быть разумной, чтобы не разрушались устои, принципиальные для нашего богослужения.

– С вашей точки зрения, чему должны учить в современных семинариях?

– Если говорить именно о нынешних семинаристах, то очень обострена общая проблема нашего времени: не хватает веры, настоящей церковной, христианской веры. Вера не выбор человека: хочу – верую, а хочу – нет. Вера – это дар Божий. А дар Божий подается тогда, когда есть какие-то внутренние предпосылки, пусть и нетвердые. Человек может пребывать в падшем состоянии, может иметь какие-то недостатки, но если он руководствуется тем универсальным законом, который именуется совестью, если он стремится к христианской добродетели, если творит домашнюю и общественную молитву, он готов принять этот дар. Господь постучался в его сердце, поскольку в этом сердце заложен закон Божий. Но есть и противоположная ситуация: человек живет вопреки своей совести, и он может поступить в семинарию, закончить ее, пойти затем в академию, прекрасно усвоить все учебные курсы, особенно если у него есть природные задатки, но он ничего не приобретет, а следовательно, ничего не сможет отдать людям. Он станет красивым начетчиком, даже искусным преподавателем, но это будет мертвечиной. А это самое ужасное, что только можно представить себе для выпускника духовных школ, тем более для кандидата в священство. Причем данная проблема касается не только семинаристов, но и их наставников. Допустим, преподаватель будет в рамках программы квалифицированно давать добротный материал, все это будет красиво, заманчиво, но если он бездушный, все это будет пусто, мертво. И студент именно эту косность воспримет, усвоит.

И еще семинаристы – будущие священнослужители – должны иметь страх Божий, благоговение перед святыней. Все остальное – дело наживное. Все не могут быть отличниками, но духовная школа должна ориентироваться на высокий уровень. Упрощение крайне неполезно. Ни в коем случае нельзя поощрять примитивизм, прикрываясь благочестием: мол, главное – благочестие, а все науки от лукавого. Вот такая мысль действительно диавольская. Все должно быть на своем месте, все должно быть взвешенно, гармонично. Без сомнения, наука, в академическом смысле, должна поддерживаться и администрацией, и преподавателями, но ее следует оживлять, одухотворять и нести это студентам, среди которых есть, к сожалению, и лентяи, и разгильдяи, и те, кто не чтит святыню. И они, почувствовав тепло и благоговение, идущие из души преподавателя, проникнутся ими и пойдут по правильному пути. Семинаристы, находясь в благодатной среде духовной школы, общаясь с лаврскими монахами, начинают возрастать, потихоньку незаметно для самих себя, их внутренний мир как бы перенастраивается. Если этого не происходит, человек не принесет пользы ни духовной школе, ни Церкви. Особенно страшно, когда идет выхолащивание духовной жизни в приходских условиях. Ведь приход должен созидать, принимать новое поколение верующих. И если им говорить только высокопарные слова и делать все формально, то гибель духа неизбежна. Об этом постоянно напоминали приснопамятные предстоятели нашей Церкви патриархи Пимен и Алексий II. Об этом говорит в своих проповедях и выступлениях и Святейший Патриарх Кирилл. Неслучайно ведь студенты семинарии всегда назывались воспитанниками. За этим словом люди несведущие могут усмотреть унижение: семинария, мол, не детский сад. Между тем слово «воспитанник» каждый раз напоминает, что учащиеся духовных школ пришли не просто за знаниями, которые в принципе может усвоить любой безбожник и представитель иной религии. В семинаристах воспитывают добрый настрой. И выходит, что человек и хорошее образование получает, и внутренний мир у него более или менее упорядочен. И только в этом совокупном единстве он во всеоружии приступает к своему служению. И в какой мере оно будет успешным, плодотворным, зависит от того, насколько он будет искать опоры в Боге. Только тогда он сможет что-то дать, чему-то научить. И здесь мы вновь возвращаемся к разговору о преподавателях. Иной раз хочется спросить: «Вы хорошо ориентируетесь в материале, грамотно говорите. А зачем вы все это делаете? Какова цель вашего преподавания? Что вы думаете дать своим ученикам?» Предположим, преподаватель видит свою задачу в хорошем пересказе М.Н. Скабаллановича, но его труды любой может прочитать самостоятельно. Или в качестве цели ставится произнесение проповеди без запинки – так это и атеист освоит. Словом, преподаватель должен ставить более серьезные задачи. И чтобы их решить, нужно, я глубоко в этом уверен, любить и понимать богослужение, ведь оно – это стихия, которая объемлет все. Я повторюсь: в нем и Священное Писание, и история, и гомилетика, и святоотеческое наследие. Безо всякого преувеличения, богослужение – это жизнь, жизнь, выше которой ничего невозможно и представить. Отними у нас богослужение, все остальное просто не нужно. Многие наши предки никогда не держали в руках Библию, были неграмотными, не умели читать, а жили благодатью церковных таинств, которые преподаются через общественное богослужение. И они не были ничем обделены, они жили полнотой духовной жизни. Вот эту мысль нужно довести до нынешних семинаристов. Если богослужение обессмысливается, воспринимается неверно, если уходит благоговение, то неизбежно возникает пустота. Люди ее чувствуют, но зачастую не могут проанализировать происходящее, но они переживают – и переживают тягостно. И пытаются эту давящую пустоту заполнить различными побрякушками и приманками. Выдержать, перебороть это неприятное чувство духовной опустошенности очень непросто, и поэтому многие скатываются в пропасть. Преподаватели духовных школ не должны допускать этого.

– Отец Василий, расскажите, как вы познакомились со своей матушкой.

– Это было действие Промысла Божия, и проявилось оно настолько показательно и красочно, что для меня это большая отрада. В рамках учебного курса можно дать основательное определение Промысла Божия, рассказать о том, как Он действует в мире, но это нельзя сравнить с личным опытом каждого человека: когда ты испытаешь на себе действие Промысла Божия, не нужны слова, дополнительные наставления и объяснения… Пока я пребывал в семинарии, учебный процесс захлестнул меня и было не до мыслей о женитьбе. О ней я начал задумываться к окончанию академии. Я молился, и усиленно молился. Но я понимал, что молитва действует не тогда, когда слышится отчаянный вопль загнанного зверя, а когда она постоянна. Бог знает все наши нужды, и неотступность в молитве свидетельствует о том, что мы не замыкаемся сами на себе, а ищем у Господа и Его Матери помощи. И вот Богородица устроила так, что мы встретились с моей будущей женой в стенах духовной академии, на первом уровне маленькой площадки, справа от вахтера, у стены с образом Покрова Божией Матери. Здесь Промысл проявился не только с моей стороны, но и с ее стороны. Ее мама благословила иконой Покрова, когда отпускала от себя учиться в медицинском училище. Она часто приходила в академический храм. Службы там пелись понятно, добротно, был однородный мужской хор. И вот однажды я спускаюсь к этой площадке – торопился куда-то. Это было накануне традиционного филаретовского вечера в академии. Мне надо было быстро на улицу выйти, а она с сестричкой стоит на ступеньке. Характер у меня был такой: я мог выглядеть неприступным букой, а мог выдать какую-то реплику или шутку. Тогда так и вышло: «Ой, девчата, а что вы тут стоите?» Они мне смело отвечают: «А нас никто и не приглашает!» А я говорю: «Пойдемте!» Так мы познакомились, стали встречаться. Весной 1978 года я закончил академию, а на 8 октября мы назначали свадьбу в Киеве. Приехали мы туда и сразу попали в храм Покрова Божией Матери. Вот так! Я в связи с этим всегда вспоминаю слова Христа: «Просите, и дастся вам». Просил я у Божией Матери и получил просимое. И с тех пор благодарю за это Господа и Богородицу. Наша семейная жизнь созвучна с тем, о чем говорится в первых главах Библии: нехорошо человеку быть одному, нужно сотворить ему помощницу. Для меня матушка во всех отношениях – первая, самая лучшая и самая сильная помощница! Она обладает особым даром послушания и смирения. Она помнит завет своей матери: «Дочка, смиряйся, и Господь тебя не оставит». А слово матери, как иногда говорят, слово Господне: «Да благо ти будет и долголетен будеши на земли». Следуя родительскому слову и имея несокрушимую веру, моя жена вознаграждается Господом мудростью и рассудительностью. Где-то у нее, быть может, знаний больше, чем у меня, несмотря на то, что у меня духовное образование. Ведь Господь не по образованию подает дары свои, а по расположению сердца. У каждого свои дары, она свои получила в звании супруги священника. Скажу еще раз: она самая первая и самая лучшая моя помощница всегда. И когда я был академистом, и особенно когда начал служить на приходе. Здесь и размах другой, и проблемы другие. Нам было нелегко в материальном смысле: ни ее, ни мои родители не могли нам помогать. Но мы всегда жили надеждой на помощь Божию, на содействие Господа, и все благополучно управлялось. Так что в своей личной, семейной жизни я очень наглядно испытал действие Промысла Божия. Не было здесь никаких случайностей, никаких связей, выгод, на которые, к несчастью, так надеются многие юноши…

Тему семейной жизни я частенько затрагиваю в общении со студентами, поскольку она очень важна для молодых людей – будущих кандидатов в священство.

– Какие советы вы могли бы дать семинаристам, которые стремятся создать семью?

– Я считаю, что большая, очень большая ошибка – искать маловоцерковленных, неверующих невест! Мне часто приходилось слышать: «Девушка понравилась, все прекрасно, но неверующая она, хотя она Бога не отрицает, но я ее наставлю». Я таких ребят достаточно жестко одергиваю: «Ты ее не наставишь, а вот она тебя развратит, уведет на ложную дорогу». Домой надо возвращаться с радостью. Именно в кругу семьи человек отдыхает, находит поддержку, утешение. Ест, наконец, и кашку вкусную, и яичницу неподгоревшую. Все это очень важно. А сейчас ведь как бывает: молодые девушки не в состоянии вообще ничего сделать. А все красивые, но наивные рассуждения духовного порядка, восторги от влюбленности быстро уходят. Особо подчеркну: свои советы я обращаю только к верующему семинаристу, будущему кандидату в священство – к тому, кто живет литургической жизнью Церкви, кто не мыслит себя без нее. Такой человек должен искать себе спутницу жизни верующую, воцерковленную. Если она верующая, но невоцерковленная, то с первых же дней жизни с ней начнутся проблемы. Если только муж пожелает быть верным самому себе, своему настрою, своим идеалам, устремленности, сразу же обнаружатся проблемы на почве веры, и их ничем не уврачуешь. Жена будет рассуждать так: