Mongoose

Св. Иоанн Кронштадтский в «Моей жизни во Христе» пишет, что, когда человек ненавидит, взор его мешает другому даже ходить. Грехом человек не только сам страдает, но страдает все вокруг него вплоть до природы, и когда человек начинает каяться и поститься, то и это отражается на всем вокруг него.

Разрешите такое отступление: если бы современное человечество больше постилось, не было бы столько экологических проблем. Отношение человека к природе совсем не постническое, не подвижническое. Оно брутальное, насильническое. Человек уже эксплуататор или оккупант. Маркс так и учил: надо просто наброситься на природу и использовать ее, овладеть законами и репродуцировать. Это и будет «история» и т.д. Такое отношение – какое угодно, только не человеческое, не гуманное.

Свв. отцы говорили, что мы не плотоубийцы, а страстоубийцы. Пост не борьба против плоти как создания Божия. И Христос – плоть, и Причащение Его тоже плоть. Но борьба должна идти с извращенностью плоти. Каждый из нас может осознать и почувствовать, что если человек не владеет собой, своим телом, то он становится уже рабом пищи, или пития, или других удовольствий. Начинает вещь владеть человеком, а не человек вещью.

Падение Адама в том и было, что он не захотел сдержать себя: когда он съел плод, он ничего не получил нового. Заповедь была не в том, чтоб запретить ему есть этот плод, будто в нем что-то было опасное, а чтобы научить дисциплинировать себя, чтобы поставить на путь подвига. В этом подвиг свободы и подвиг любви. Никто, кроме человека, не может это сделать, и поэтому он призван это сделать. Чтобы участвовать в свободе и любви Божией, человек должен быть подвижником.

К примеру, футболист должен быть подвижником. Он не может пить и есть, и делать, что хочет, и быть хорошим спортсменом. Не может. Это ясно, как день, как солнце. Христианин же еще больше должен укротить свое тело, чтобы оно служило (по– гречески – литургисало), т.е. чтобы было в «литургии». А «литургия» – значит полная, нормальная общая функция, общая деятельность. Когда мы говорим о св. литургии, то это служение людей Богу, но общий смысл этого слова – нормальное функционирование всего, что дано человеку.

Поэтому христианин, который идет каяться, также употребляет и пост. Надо ради этого поститься, а не для того, чтобы просто исполнить долг или даже, как некоторые думают, заслужить от Бога награду, венец. Никакая жертва, которая ищет награды, не есть жертва, а просто работа, ждущая оплаты. Наемники могут так думать, а не сыновья. Христос, когда пошел на жертву ради нас, не искал от Бога Отца награды за это, а пошел из любви. Как говорит митр. Филарет, из любви к Богу Отцу распялся Сын; из любви Сына к нам Он распялся и из любви Духа Святого победил смерть Своим распятием. Только любовью можно это понять.

В семье или в дружбе, когда есть любовь, очень легко отказаться от какого-то удовольствия ради другого, это естественное желание поделиться с другим.

В этом и заключается правильное понимание поста.

Херувимская. Максим Бурдин

Кроме того, пост помогает нам исправить испорченную человеческую природу, внести нужный порядок, который Бог дал. Это, прежде всего, питаться Словом Божиим, а потом – хлебом. Хлеб, безусловно, необходим. Без хлеба мы не можем жить. Но хлеб – на втором месте. Как Христос ответил диаволу, искушавшему Его в пустыне: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким Словом, исходящим из уст Божиих». Словом Божиим – это значит общением с Богом.

Помню одного русского страдальца, бывшего библиотекарем у нас на факультете. Он сидел 4 года в Дахау. Он принял и воспитал одного сербского сироту, потом женил его. А жена эта выгнала старика из дома. Старик потом умер очень бедным. Он рассказывал, что в Дахау по лицу можно было видеть, кто имеет живое общение с Богом. Там лицемерия не было. Он сказал мне между прочим что, по его мнению, Бердяев никогда живого контакта с Богом не имел. Конечно, Бердяев – трагическая фигура, страдалец, своего рода мученик, и нельзя просто отвергать его. Но слишком он претенциозный, он не знал смирения, даже ругал смирение.

А перед Богом нужно смиряться, но совсем не из «комплекса неполноценности». Иов был больной, многостраждуший, но не был «инфериорный» перед Богом. Он был смиренный, и это смирение давало ему дерзновение. «Сойди с небес», – говорил Богу Иов, и Бог сошел. Не нужно нам принимать психологические или социальные категории: смирение не бессилие, а именно дерзновение. Например, я приехал к владыке Марку, у меня нет денег, я бы тут умер, но я уповаю, что владыка меня будет питать и меня не оставит. Это – дерзновение. В обратном случае я буду недооценивать не только себя, но и владыку.

А вот как христиане древние молились. Один египетский монах говорил: «Я как человек согрешил. Ты же как Бог помилуй». Смирение и дерзновение идут рядом, вместе. Начиная с покаяния, предполагает ли покаяние веру или же рождается в вере – все равно, они идут вместе. Вера в Бога включает покаяние сразу в мою трагедию, в мою проблему, в мою жизнь. Я никак не соглашаюсь решать свою проблему без Бога. Ищу, значит, общения. А Бог показал через Христа, что Он хочет общения с нами, Сына Своего дал! Возлюбил нас прежде, чем мы возлюбили Его. Значит, Он тоже ищет общения. Это Бог действительно человеколюбивый. Бог активный, Бог, Который называется у некоторых отцов «предваряющий эрос». Чтобы войти в Свое всемогущество, Он выходит навстречу нам, и этим Он ограничивает Себя в нашу меру, чтобы принять нас. Это называется «кенозис». Если бы Он шел прямо к нам, то… как если бы нас обожгло солнце, мы бы просто исчезли. А Он умалил Себя из любви, ища нашего общения не принудительно, просто Он Сам так хочет. И это нам дает сразу достоинство. Поэтому в нашей православной христианской традиции есть большое основание для дерзновения, для надежды на Бога. Человек грешен, но все равно: Бог больше, чем грех! В «Бесах» Достоевского старец Тихон так сказал Ставрогину: «У вас только один шаг до святых». И действительно, этот один шаг человек может сделать – и встретит Бога. Никогда нет невозможного. Человеку невозможно, но Богу возможно. А Бог вошел в эту связь с нами и не хочет, чтобы мы решали свои проблемы без Него. И мы не имеем основания сомневаться в этом, раз Он дал Сына Своего.

Вот какие у нас мощные причины для покаяния. Это не какое-то только моральное поучение человека, что надо-де быть хорошим и поэтому надо каяться. Нет, покаяние возобновляет в нас самые основы христианской веры. Бог хочет нашего спасения, ищет его и жаждет его, и ждет его. С нашей стороны надо только, чтобы мы хотели, и тогда мы сможем, не собой, но Богом.

Покаяние со всеми сопровождающими его христианскими добродетелями: исповедью, смирением, дерзновением, надеждой, постом, молитвой… – покаяние уже есть предвкушение воскресения, даже начало воскресения. Это первое воскресение человека. Второе будет результатом, завершением во время Второго Пришествия Христова.

Такого опыта покаяния не существует ни в какой религии, ни в каком духовном опыте, ни в какой мистике. Даже, к сожалению, и в западном христианстве почти потерялось это чувство, это переживание, это событие.

Нам рассказывал о.Юстин, что он был с начала 1917-го по 1919 год в Оксфорде, он там учился. И вот один англиканский монах после двух лет дружбы сказал ему: «Все вы молодые, веселые, как и мы, но одно у вас есть, чего у нас, как Церкви, нет – это покаяние, мы этого не знаем». «Дело в том, – говорил о.Юстин, – что мы с ним однажды поссорились по-настоящему. А потом я уже не мог выдержать и пошел к нему просить прощения, бросился ему в ноги, плакал, и человек это принял… Вот он и увидел покаяние».

У отцов есть указания, что не надо страсти раздувать, не надо даже никому «на тень наступать»… Но, для того чтобы это было действительным смирением, это должно исполняться с любовью – т.е. не должно быть просто безразличием к состоянию брата. Иначе это не смирение и не бесстрастие, а просто какое-то конвенционально е отношение, «хороший тон», т.е. лицемерие, официально установленное: не надо-де вмешиваться в чужие дела (пускай во Вьетнаме, в Югославии или на Кубе народ умирает). Все сводится к внешним приличиям… Отец Юстин любил говорить: культура очень часто политура, а внутри – червь. Конечно, не надо быть и агрессивными. Но нас, православных, Бог через историю так водил, мы так открывались Ему, что без проблем мы никогда не могли. Но признание статуса кво, признание режима ненормального нормальным – это не христианство. Покаяние же – это именно протест против ненормального состояния. В семье бывают трудности, в приходе, в епархии, в государстве, в мире – христианин не может с этим «примириться». Он непременно борется. Но начинает он с себя, поэтому покаяние – это самоосуждение, самоограничение, или, как говорили Солженицын и Тарковский, стыд, стыд как религиозное понятие, в смысле того, что человек возвращается в себя и начинает стыдиться. В конце фильма «Покаяние» Абуладзе видно, что такое истинное человеческое покаяние: человек начинает стыдиться своих дел, и сразу появляется решимость изменить это. Можно сказать, что только в православных странах, в России, в Сербии, в Греции, существует покаяние как тема (и даже в литературе). У нас вышел недавно роман Лубардо «Покаяние» – об отношениях сербов, мусульман и католиков в Боснии. И в его романе только сербы каются. И сербы не только говорят, но и творят покаяние.

Слава Богу, это значит, что мы грешные. И тут не гордость, мы не хвалим сами себя, но именно не можем примириться с таким положением, ни нашим, ни других. Отец Юстин это назвал подлинной революционностью христиан против греха, против зла, против диавола, против смерти. Это бунт человека против ложного себя и бунт против ложного в другом человеке, а в религии – бунт против ложных богов и борьба за истинного Бога. Покаяние ищет подлинного видения мира, Бога, человека, ищет правую веру.

Меня лично потрясает, что в России сейчас массами молодые люди возвращаются к Богу, к православию. У нас это тоже так. Это не просто найти веру в какого-то бога, отбросить атеизм и найти какую-нибудь мистику, а найти живого Бога, включиться в подлинную жизнь Церкви. На днях я читал хорошую статью Владимира Зелинского «Время Церкви». Видно, как человек нашел Бога, нашел Христа, нашел Церковь. Если человек просто как-нибудь покаялся и хочет жить, все равно к какой Церкви принадлежа, тогда я сомневаюсь в подлинности даже этого его изначального покаяния. Это какая-то «метамелия», а не «метанойя». Это не подлинное восстановление жизни. Поэтому отцы так ревностно стояли за веру.

Но нельзя забывать за этим и то, что любовь – первый догмат нашей веры. Любовь – это подлинный крест, но не бойтесь любви, если она ведет на крест. Не забывайте никогда, что, когда любовь находится на кресте, она остается все равно любовью. Если бы Христос не сказал; «Отче, прости им!» – то не был Христом, поверьте мне. Он был бы героем, идеальным человеком, но не истинным Христом Спасителем. И у Достоевского в «Великом инквизиторе» Христос целует даже инквизитора. Это не сентиментальность, не романтизм, это подлинная любовь, которая не боится. Поэтому мы, православные, чувствуем всегда, что наша сила и непобедимость не в нас самих, а в подлинности того, что мы ищем, желаем, во что мы веруем и для чего мы живем.

В покаянии надо понимать, что Бог по ту сторону нашего добра и нашего зла. Не надо отождествлять себя ни со своими злыми, ни со своими добрыми делами. Не надо думать, что можно обеспечить себя путем делания добра. Надеяться надо только на Бога. Но также надо верить, что и злые дела, хоть я их и осуждаю и отвергаю, не могут отделить меня от Бога моего. У русских есть склонность преувеличивать свои грехи, и задыхаться, и тонуть в них, как в бездне. Это уже своего рода недоверие к Богу. Такое восприятие, преувеличение своих грехов, есть вместе с тем и умаление Бога. Но обратный подход представляет Бога лжецом: Он прислал Сына Своего, чтобы спасать нас, а мы скажем: «Нет, не надо, у меня нет грехов…»

Христос спасает даром! Тут нет с нашей стороны никакого возмездия или восполнения. Но надо подлинно осознать, что грех есть грех, и что грех – зло, и что грех – ложь, и что грех – враг человека. Полное покаяние в православии становится мужественным, а не сентиментальным. Человек поднимается на борьбу. Свв. отцы говорят, что у человека есть дар ярости, гнева и что это – дар Божий. Как дар способности принимать пищу. Но из дара питания может сразу вырасти страсть к еде. Так же и с гневом, за которым стоит движение – динамика. Надо, чтобы добродетель была наступательная – активная, а не пассивная. Но если она деформируется, она может стать тиранией для других, превратиться в агрессию.

Но быть динамичным – надо! Надо бороться со злом. Православное покаяние имеет эту «ярость».

Мне рассказывали, что у одного из старших монахов в монастыре Метеоры, о.Варлаама, случился удар, кровоизлияние в мозг. Произошло это во время послеобеденного отдыха. Лежит он и вдруг видит, что все кругом становится красным. Пытается встать с кровати, но не может. И внезапно у него вырывается из глубины души мысль: «Умираю, а не исповедовался, не причастился! Разве я, столько лет монах, и умру без причащения?» И волевым усилием поднялся, не знает даже, как нашел дверь. Бог помог: игумен как раз выходил из келии и видел его в таком состоянии. А монах кричит: «Что смотришь? Причащение!» Игумен сразу понял… Монах принял причащение. Потом он еще жил. Но вот сила ярости!

Умираешь? Ну и что же? Разве из-за этого оставишь себя без причащения?

Св. Димитрий поднял Нестора, молодого христианина, благословил на убийство гладиатора Лия, страшно жестокого злодея. Об этом Церковь поет в тропаре св. Димитрию Солунскому. Вот это – подлинно спасоносная ярость. Сила встать на ноги. Когда Иов жаловался, и имел причины жаловаться, Бог не стал его утешать, а потребовал, чтобы он встал на ноги и покорился. Но это и восстановило Иова.

Только православие сохранило подвижнический этос. Мы терпим падения и в терпении не озлобляемся, но и не остаемся равнодушны к другим. Я не могу быть равнодушен. И не могу как христианин позволить себе ненавидеть, потому что ненависть – это бегство от ответственности христианской.

Бывает и на приходах: человек считает, что другой его ненавидит, и этим создает себе алиби не общаться с ним. Но надо пробовать вступать в общение, поставить проблему своего ближнего как свою проблему. И жалеть надо не с гордостью какой-то, а действительно сострадать.

Христианство динамично, а не пассивно. Христианство – это не такая «апатия», как ее понимали древние стоики. Дело не в том, чтобы умертвить себя, а надо в себе умертвить свое служение злу, греху и сделать себя работающими Богу. Жизнь не нирвана. Жизнь – это причащение, Богу слава, поднятие, возрастание. Поэтому покаяние действительно, если оно происходит подлинно и активно. Если оно сразу возбуждает человека, если он сразу чувствует себя званным.

Если провести сравнение между святыми – св.Исааком Сириным и св.Симеоном Новым Богословом, – то Исаак Сирин гораздо более угрюмый, печальный. А св.Симеон Новый Богослов – это радость, динамика, он весь в радости.

Так вот, эта более печальная, более угрюмая сторона скорее выражает Запад, например св. Клара. Когда благодать Божия их покидает, они теряются в отчаянии. В православии – нет! Здесь человек говорит: «Бог меня посетил, дал мне Свою благодать, но этим Он хочет меня поднять».

У меня на Афоне всегда оставалось такое впечатление от монахов: афонцы большие подвижники, лишенные многих удовольствий жизни, но все время их лицо радостно. И все они оригинальны, потому что каждый живет живой жизнью.

Покаяние возбуждает хорошую такую «амбициозность» в человеке. Вспомним блудного сына: разве я, сын такого отца, создан для того, чтобы свиней пасти на чужбине? Нет! Я пойду к моему отцу…

Покаяние, молитва, пост, исповедование – все идет спонтанно. Надо так расположить себя, чтобы иметь эту свежесть христианской жизни и стремиться к ней. И, как говорили древние отцы, надо каждый день начинать все снова.