Mongoose

Неправда, что мысль о смерти тяжела и холодна. Неправда, что она отравляет чувство момента и мешает жить. Она, напротив, творчески раскрашивает жизнь, и заставляет думать, и даёт перспективу... 

С одной стороны человек выходит на сцену жизни и жмурится в свете рамп, чтобы вскоре уйти со сцены в другую сторону. Туда, где темнота молчит за шевелящейся кулисой. Зал тоже прячется в темноте, и человек видит лишь первые несколько рядов да макушки музыкантов в оркестровой яме. Ничего больше полуослепший артист не видит. 

Кто чаще всего думает об этом? Тот, кто чаще всех встречает очередного отыгравшего свою роль человека на черте, отделяющей залитую светом сцену от закулисной тьмы. Это — доктор, могильщик и священник. Эти трое — мудрецы по призванию. Ловите горькие и скупые слова, слетающие с их уст. Они дорого стоят. На искусно уложенный грим, на пыльные бутафорские костюмы и громкие заученные фразы они не обращают внимания. Пусть человек понятен для них не до конца, пусть не знают они его так, как знает его Бог. Но всё же знают они человека глубже других, и взгляд их на человека более прям и честен. Эти трое имеют больше возможности думать о сути, а не о деталях. 

Доктор не всегда умён, как Чехов. Священник далеко не всегда свят. Что до работника кладбища, то и он не всегда способен, выкапывая могилу, произносить шекспировские монологи. И всё же грустное «не всегда» не совпадает с безжалостным «никогда». 

Сердце сильнее всего уязвляется звуками. Плачем ребёнка, голосом кукушки, скрипом двери в опустевшей квартире... Сердце Богоматери разрывалось от стука молотков, вгонявших гвозди в невинную плоть Её Сына. Молоток, методично бьющий по шляпке гвоздя, разрывает миллионы человеческих сердец, когда рабочие на кладбище прибивают крышку ко гробу. Священник тоже это слышит. Он читает Трисвятое и поёт «Вечную память». Он слышит стоны и всхлипы, крики и вздохи людей, которые пока остаются, но прощаются с тем, кто уже уходит. Каждый раз с кладбища священник возвращается поумневшим. Он с удивлением смотрит в тарелку с приготовленным обедом, а перед глазами у него всё ещё стоят венки, кресты и раскрытый зев могилы. Новости по телевизору или голос певицы из радиоточки звучат для него кощунственно, оскорбительно. Ведь он только что слышал звон колокола, который звонил и по нём.

Настоящий поэт тоже немного священник. Он не может не писать о смерти. 

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали. 
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли. 

Мир для поэта щемяще красив и трагично сиюминутен... 

У вас опять выборы, а у нас — вселенская панихида. У вас — презентация новых товаров и бойкий рапорт о последних успехах. А у нас — кадильный дым и светлая мысль о неизбежном. Мысль трепещет, как птица в клетке, и рвётся в Египет. Не в Шарм-эль-Шейх и не в Хургаду, а туда, во времена фараонов. Мысль рвётся в те времена, когда для людей было очевидно: на земле мы живём миг, а вне земли — вечность. И люди почитали глупостью отдавать земле с её суетой все свои силы и не готовиться к вечному и живому будущему.

Даже во время свадьбы, в разгар пира, посвящённого торжеству жизни, эти люди вносили в комнаты с пирующими мумии умерших сродников. Неважно, для чего это делалось, для приобщения мёртвых к радости живых или для напоминания живым об общем исходе. Важно, что это правильно. Правильно поступают и наши молодожёны, когда в канун венчания идут помолиться на могилы почивших родственников. 

Если я, будущий покойник, буду думать об этом чаще, я не буду злиться на соседа (тоже будущего покойника), громко включающего музыку по вечерам. И если сосед будет думать об этом хоть изредка, разве станет он включать с наступлением темноты свою рычащую аудиосистему? Мир станет тише и задумчивее, мир будет чуток и сострадателен. Я хочу жить в таком мире. 

Как же вы говорите, что мысль о смерти тяжела и несносна? 

Эти капли дождя, как шмели, гулко бьющиеся в стёкла, и этот запах маттиолы, заплывающий в комнату из лоджии, поистине восхитительны с точки зрения будущей смерти.