Mongoose

Вопрос этот сегодня относится не к области умозрительных интересов узкого круга исследователей все более уходящего в прошлое периода истории Русской Церкви и Русского государства. В дни празднования 300-летнего юбилея Полтавской битвы, когда украинские русофобы и поборники расчленения Русской Церкви, в том числе, прикрывающиеся формальной принадлежностью к УПЦ МП, рисуют Петра ненавистником Православия, душителем Церкви, превратившим ее в «игрушку в руках государства», безбожником и прямо — антихристом, очень важно ответить на этот существенный вопрос: кто же стоял во главе Русской армии 300 лет назад на Полтавских полях — враг Церкви Христовой или православный император Третьего Рима? Максимально негативный, просто бесовский облик Петра Великого создается антицерковными и антиимперскими силами на Украине с целью убедить неискушенного читателя в том, что измена Мазепы такому исчадью ада и разрушителю Церкви, каким был Петр, якобы намного более заслуживший анафему, чем гетман-предатель, не только не является грехом, но, наоборот, должна быть воспета как попытка освободить православную Украину из-под власти антихриста. Такая «антипетровская» пропаганда ведется также с целью доказать, что Полтавская победа войск Петра была не праздником, а ужасным бедствием для Украины, как в гражданском, так и в церковном отношении.

К сожалению, в этом украинским националистам помогают некоторые труды наших церковных исследователей, которым присущ односторонне отрицательный взгляд на Петра Первого. Поэтому в канун великого Полтавского юбилея нам необходимо взглянуть на венценосного вождя русского воинства без предубеждения, не обходя действительно заслуживающие критики аспекты его деятельности, но и защитив от напраслины, и объективно взглянув на то доброе, что было в начинаниях Петра и в нем самом.

Прежде всего, то, с чем мы не можем согласиться. Это и отмена патриаршества, и перегиб симфонии в пользу государства, и «всешутейшие соборы» бурной юности Петровой, и неразборчивость в заимствовании западных форм.

Вместе с тем геополитика Петра, его образовательные и миссионерские проекты, борьба с суевериями и фанатичным апокалиптизмом, модернизация страны, самопожертвование и многое другое являются заслугой Петра не только перед государством Российским, но и перед Церковью Православной. В некотором смысле, показательным для отношения к Петру и его политике может стать отношение Церкви к политике византийского императора Ираклия. Несмотря на то, что Ираклий являлся одним из творцов ереси монофелитства, Вселенская Церковь даже в своем богослужении воспевает его геополитический подвиг — восстановление границ империи, окончательную победу над персами, увенчавшуюся вторым Воздвижением Честного Креста Господня... Петр же, в отличие от Ираклия, никакой ереси не основывал, а вот для спасения Православной империи и Православной Церкви от порабощения внешним врагом сделал, пожалуй, побольше, чем его великий византийский предшественник.

Остановимся подробно на отмене Петром патриаршества. Произведенная императором реформа церковного управления, какими бы мотивами она ни была вызвана, нанесла вред как Церкви, так и церковно-государственным отношениям, в том числе, и самой империи. Об этом написано достаточно много. Вместе с тем, не снимая вины с Петра, в целях объективности необходимо указать на то, что не один только Петр несет ответственность за происшедшее. Вспомним, в каком состоянии Петр принял страну, в каком положении начал он войну со Швецией.

Не до конца еще оправившаяся от Смутного времени, находящаяся во внешней изоляции допетровская Россия была крайне слаба как в военном, так и в экономическом, и в геополитическом отношении. Хотя царствование первых Романовых принесло явно положительные результаты, времени на такую же постепенную эволюцию у единственного независимого православного государства, у государства, призванного быть Катехоном, оплотом Православия во всем мире, при Петре просто не было.

Фактически на тот момент Россия не имела ни регулярной армии, ни регулярного, ни нерегулярного флота, ни системы их эффективного формирования. Не было четкого и прозрачного для контроля центра административного устройства, надлежащей инфраструктуры и связи между областями государства, полностью отсутствовали целые отрасли промышленности. Положение Третьего Рима к исходу XVII века было таково, что для самого его существования все еще представляла смертельную опасность Польша, перемирия с которой давались ценой неимоверного всегосударственного подвига. В то время как для великих государств Европы она была уже, практически, маломощным «мальчиком для битья», что наглядно проявилось в ходе Северной войны, разлагающимся образованием, несущим в себе уже четко выраженные следы самораспада, лишь зафиксированные последовавшими в конце следующего столетия разделами Польши.

И в таком-то состоянии Россия вступает в войну со Швецией — одним из сильнейших на тот момент государств Европы, с превосходными армией и флотом, со Швецией, пребывавшей в зените своей силы и славы после победы во всеевропейской Тридцатилетней войне в середине XVII века. Кроме того, Западная Европа вступала в эпоху тотальной колонизации всего остального мира, и именно в царствование Петра Великого перед Россией стал жесткий выбор — либо стать великой империей, Византией не только во внутреннем, но и во внешнем смысле, либо превратиться в колонию католической и протестантской Европы. И ответ на все эти вызовы, от которых зависело само физическое выживание Русского государства, русского народа, да и Русской Церкви (а мы знаем, как в результате нашествий варваров и иноверцев исчезали или до крайности умалялись целые поместные Церкви), предстояло дать царствовавшему тогда российскому государю, т.е. Петру Первому. В течение всего нескольких лет необходимо было решить весь комплекс задач, от которых зависела жизнь или смерть единственной в мире православной державы и на решение которых в обычных условиях требуются даже не десятилетия, а столетия. Этим и была вызвана та иногда действительно страшная ломка, которой подверг Петр весь строй русской жизни, и которая, увы, имела не только положительные, но и крайне плохие последствия для будущего как Церкви, так и империи.

Эта двойственность реформ великого преобразователя, направленных на спасение России и независимой православной цивилизации как таковой, была гениально описана великим подвижником и духовным писателем Русской Зарубежной Церкви архимандритом Константином (Зайцевым), кстати, безгранично любившим именно Московскую Русь. «Ко времени Петра, — пишет о. Константин в своем «Чуде Русской истории», — мобилизация сил личности и общества во имя организации "мира сего", во зле лежащего, довела наступательную активность Запада до меры, ранее не представимой. Россия, поскольку не хотела стать легкой жертвой такой Европы, должна была стать на путь такой же мобилизации и своих сил... Реформы Петра были актом самосохранения не от унижения, а от уничтожения европейской агрессией: глубокий смысл заключался в перенесении мощей святого благоверного князя Александра Невского в Невскую столицу. Поучительно в этом отношении ознакомление с церковной службой установленного по этому поводу праздника (30 августа), когда одновременно праздновалась и победа над шведами. Но как, под этим углом зрения, благоприятно ни оценивать дело Петра, оно в целом не могло не ранить церковной совести русской и не сеять внутренней смуты. Да, сохранена была Россия, но немалой ценой. Продолжала она быть православным царством, но лишь в разрозненных его элементах, объединяемых православным царем: не в прежней монолитной целостности».[1]

Помимо внешней опасности, духовная жизнь русского народа, да и русского духовенства при воцарении Петра была далека от той идиллии, которую рисуют иногда исследователи, слишком идеализирующие допетровскую Русь — идеализирующие, конечно, не по злонамеренности, но по вполне объяснимой любви к тому идеалу, к которому эта Русь была устремлена. Рассуждая о крайностях в критике священномучеником Иларионом (Троицким) синодального периода, широко известный современный церковный историк протоиерей Валентин Асмус пишет: «Древнерусская жизнь вовсе не являла того идеала, который виделся архиепископу  Илариону. Св. Димитрий Ростовский свидетельствует, что в Великой России не только простолюдины, но и "иерейстии жены и дети мнози никогдаже причащаются... иерейстии сыны приходят ставитися на места отцев своих, которых егда спрашиваем: давно ли причащалися? мнозии поистинне сказуют, яко не помнят, когда причащалися". И.Т.Посошков (1670–1726) сообщает, что "не состаревся, деревенские мужики на исповедь не хаживали; и тако инии, и не дожив до старости, и умирали". Это вызывало немалую озабоченность уже царя Алексея Михайловича. В грамоте, посланной в Свияжск в 1650 году, он сетует, что "в городах и селах и деревнях христиане живут без отцов духовных, многие и помирают без покаяния, а о том нимало не радеют, чтоб им исповедать грехи своя и Телу и Крови Господней причащатися". В другой грамоте тот же царь свидетельствует о новгородцах, что многие из них, "разных чинов люди... николи не имели духовных отцов" и только перед смертью задумывались о причащении. Эти и другие столь же прискорбные факты приводятся в книге С.Смирнова "Древне-русский духовник", М. 1913, из которой я и заимствовал эти цитаты (с.197–198). Введение Петром обязательной для всех ежегодной исповеди было не снижением, как часто говорят несведущие критики, но, напротив, повышением уровня элементарных требований к каждому члену Церкви. И то же самое придется сказать о многих других сторонах реформы при внимательном и непредвзятом исследовании».[2]

Среди монашества и духовенства, даже среди некоторых высокопоставленных представителей иерархии процветала тяга к различным лжеюродивым, лжепророкам, кликушам, были распространены обрядоверие, суеверия и тяга к ложным чудесам (например, сам Петр боролся с почитанием ложных святых и псевдомощей, «публично раскрывал разные религиозные обманы, обнаруживал подделки в плачущих иконах»[3]). Одновременно с этим Православие отождествлялось лишь с определенной субкультурой, любые иные культурные формы, будь то форма одежды, длина волос или музыкальные предпочтения легко объявлялись со стороны таких «ультраправославных» еретическими, равно как и любая попытка даже простой технической модернизации страны. Сила и особа роль Русского Православия виделась не в миссии всем народам, а в самоизоляции. Так, епископ Игнатий, возглавлявший важнейшую в миссионерском отношении Тамбовскую кафедру, проводил время не в обращении в Православие иноверцев, а в чтении и даже благоговейном целовании тетрадок сумасшедшего лжепророка Талицкого, возвещавшего наступление последних времен, приход антихриста в лице царя и т.п. бредни. Подобные соблазны возникают и сегодня, проявляясь в форме, например, диомидовщины и кодобойства, в психологии «пензенской пещеры», непримиримую и благотворную для Церкви борьбу с которыми ныне здравствующий Святейший Патриарх Кирилл начал в масштабах всей Русской Церкви еще будучи митрополитом.

Эта изоляционистская психология большой части русского общества и многих представителей церковной иерархии того времени отталкивала Петра от великорусского духовенства, от идеалов Московской Руси, и потому в равной степени несет ответственность за церковную реформу. По сути, это была все та же старообрядческая психология, с которой столкнулись в свое время патриарх Никон и царь Алексей Михайлович и суть которой прекрасно подметил Карташев: «Доморощенная Москва, загородившая свое Православие китайскими стенами, не пускала своих царей на вселенское поприще... Коренная русская среда, московская и провинциальная, не увлекалась никакими мировыми горизонтами и мечтой о кресте на куполе Святой Софии, резко отрицательно отнеслась к вновь пришедшим ученым чужакам».[4]

Плачевным при воцарении Петра было и состояние духовного образования. Единственная во всей Великороссии Академия Лихудов находилась в запустении, сами Лихуды по наущению греческого патриарха Досифея были отстранены безвольным московским патриархом Адрианом от Академии. Петр был вынужден привлекать образованных малороссиян из Киево-Могилянской академии — на них смотрели как на еретиков.  Глух был Адриан к неоднократным обращениям к нему Петра с просьбой срочно переломить ситуацию, учредить духовные школы, искоренить невежество в среде духовенства. Известна последняя на эту тему беседа Петра с Адрианом, в которой царь говорил патриарху: «Священники  ставятся  малограмотные, надобно их прежде учить, а потом уже  ставить в этот чин. Надобно озаботиться, чтоб и православные христиане, и иноверцы познали Бога и закон Его: послал бы для этого хотя несколько десятков человек в Киев в  школы.  И здесь, в Москве, есть школа, можно бы и здесь было об этом порадеть; но мало учатся, потому что никто не смотрит за школою как надобно. Многие желают детей своих учить свободным наукам и отдают их здесь  иноземцам; другие в домах своих держат учителей иностранных, которые на славянском нашем языке не умеют правильно говорить. Кроме того, иноверцы и малых детей ересям своим учат, отчего детям вред, и Церкви может быть ущерб великий, и языку нашему повреждение, тогда как в нашей бы школе, при искусном обучении, всякому добру учились».[5]

Увы, Петр не был услышан. «Царские слова были сказаны понапрасну, — пишет Соловьев, — мог ли заботиться о школе и приготовлять священников к их званию человек, не  имеющий сам образования»?[6]Патриарху Адриану было не до образования духовенства. Свою энергию патриарх сосредоточил на борьбе с новыми платьями и брадобритием, которое он приравнял к ереси и за которое грозил анафемой (впоследствии святитель Димитрий Ростовский вынужден был написать сочинение в опровержение суеверного страха перед потерей бороды).

Патриарх Адриан не понимал всей важности модернизации России и необходимости просвещения, не видел страшной угрозы уже самому ее существованию, исходящей от внешних врагов, с которой в прежнем своем состоянии Россия справиться не могла. Но Петр видел и понимал. И этот конфликт двух восприятий стал одной из важнейших причин отмены патриаршества. «Приходится признать, что ропот великорусского духовенства против реформ, в области церковной означавших прежде всего просвещение, был ропотом прежде всего против просвещения, представлявшегося непосильным бременем. Этот ропот доходил до государственных преступлений вроде активного участия некоторых духовных лиц в измене царевича Алексея Петровича, сбежавшего к австрийскому кайзеру, и явился главной причиной синодальной реформы».[7]

(Продолжение следует)

[1]Константин (Зайцев), архим. Чудо Русской истории. М., 2000, с. 240–241.

[2]Асмус В., прот. Архиепископ Иларион и православное богословие // http://proroza.narod.ru/Asmus-1.htm 

[3]Знаменский П. В. История Русской Церкви. М., 1996, с. 449)

[4]Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Том II. СПб., 2004, с. 124.

[5]Тальберг Н. История Русской Церкви. Том 2. Джорданвилль, 1959, с. 531.

[6]Соловьев С. М. История России с древнейших времен // http://www.kulichki.com/moshkow/HISTORY/SOLOVIEV/chtenie.txt_Piece40.08

[7]Асмус В., прот. Цит. соч.