Mongoose

Митрополит Филарет (в миру Георгий Николаевич Вознесенский) родился в Курске 22 марта 1903 года. В 1909 году его семья переехала в Благовещенск-на-Амуре. Высшее образование Георгий Вознесенский получил в Русско-китайском политехническом институте в Харбине, там же окончил пастырско-богословские курсы. В 1931 году он принял постриг с именем Филарет, вскоре был рукоположен, в 1933 году возведен в сан игумена, в 1937 году – архимандрита. В 1962 году из Харбина уехал в Гонконг, оттуда в Брисбен, епископом которого назначен в 1963 году. А в 1964 году владыка Филарет избран на место ушедшего на покой первоиерарха РПЦЗ митрополита Анастасия (Грибановского; † 1965). Это бремя митрополит Филарет нес в течение 21 года. Владыка Филарет преставился ко Господу 21 ноября 1985 года. В 1998 году было решено перенести останки почившего первоиерарха из крипты кладбищенского Успенского храма в новую усыпальницу Свято-Троицкого собора в Джорданвилле. Когда вскрыли гробницу, то мощи митрополита Филарета оказались нетленными.

«Митрополит Филарет – это человек глубокой аскетической жизни. Посмотрите на его облик! Он был молитвенником, – вспоминает о владыке Филарете (Вознесенском) протоиерей Алексий Котар, настоятель Николаевского кафедрального собора в г. Сиэтл (штат Вашингтон, США). – Сам святой владыка Иоанн Шанхайский его кандидатуру выставил. Кандидатами тогда были и святитель Иоанн, и кто-то другой, и в качестве компромисса владыка Иоанн предложил выбрать молодого архиерея – владыку Филарета.

В какой-то мере владыка Филарет был мне как отец, потому что когда я учился в русской гимназии в Нью-Йорке, то в последний год моего обучения родители уехали в Сан-Франциско, папа (протоиерей Николай Котар. – А.Н.) был переведен туда, и владыка Филарет взялся как-то присматривать за мной, вызывал меня к себе, наставлял, поправлял. Он очень любил молодежь, часто встречался с молодежью. У нас по воскресеньям были кружки; мы приходили к нему прямо в покои, где он нас угощал, беседовал с нами. Когда он приходил к нам домой, то любил сесть за рояль: играл некоторые вещи, в том числе и свои, был хорошим музыкантом и композитором.

Что еще сказать о нем? Митрополит Филарет очень строго относился к церковным канонам, был ревнителем церковного порядка, очень переживал из-за нового стиля, из-за экуменизма. Но одно дело – его переживания, а другое – позиция первоиерарха. В личном разговоре он как-то мне сказал: “Я не знаю, осталась ли благодать в России”. Но Синод никогда такого от него не слышали, это не становилось официальной точкой зрения. То же самое и по поводу календаря. Он говорил, что новый календарь неблагодатный. Но я сам был свидетелем тому, как однажды к нам на праздник Благовещения пришел молодой греческий священник. У них, в греческой церкви, всенощной не служили, и он шел к нам, тихонько становился в храме и молился. Отец сказал владыке, что в храме греческий священник-новостильник, и тот сразу попросил пригласить его в алтарь, кратко с ним поговорил и велел принести фелонь. И вот этот новостильный священник вышел с нами на полиелей. Владыка любил всех, был очень терпелив, болел за правду и единство».

Публикуемое ниже слово митрополита Филарета «Православие, инославие и экуменизм» сказано на открытии пастырско-богословских курсов в Джорданвилле. Архивная запись слова предоставлена Евгением Лукьяновым († 2007).

Православие, инославие и экуменизм

Люди старшего поколения хорошо помнят, что было у нас на Руси-матушке в свое время; хорошо помнят, как много у нас было различных духовных учебных заведений. И высших, как академии, и средних, как семинарии, и низших, как духовные училища. Теперь условия совсем не те. И как вы сами, конечно, знаете, у нас, в Зарубежной Церкви, фактически настоящее полноценное духовное заведение – это только наша семинария, которая уже не первый и не второй год работает при Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. В посильную помощь этому духовному заведению открываются духовные пастырские курсы, за что Богу благодарение, потому что в наше время нужно ценить, всячески поддерживать и оберегать те организации и учреждения, где является возможным предлагать людям церковное научение.

Конечно, по сравнению с прошлым временем, у нас есть один плюс. Вы знаете хорошо, друзья, как раньше говаривали у нас на Руси-матушке, что самые отчаянные кощунники и атеисты выходили из семинаристов. Может быть, в такой формулировке это звучало слишком обостренно и преувеличенно, но дыма без огня нет, потому что, действительно, раньше бывало так сплошь и рядом. В семинарию попадали люди, совсем не подходящие для нее, и выходили в конце концов, чтобы оказаться врагами веры.

Я позволю себе припомнить сейчас то, что не предполагал сказать сначала, а сейчас вспомнил – рассказ писателя А.В. Амфитеатрова о том, как в свое время в Московском университете преподавал богословие знаменитый ученый, профессор, протоиерей Николай Сергиевский. Однажды на экзамене по богословию отвечал молодой человек из очень интеллигентной аристократической семьи. Ответ был исключительно блестящим. Настолько были велики знания отвечавшего юноши, что ответ моментами выливался почти в диспут между профессором и студентом. Окончился этот почти часовой экзамен. Протоиерей Николай Сергиевский, ставя ему «пятерку», сказал: «Вы, вероятно, по убеждениям совершеннейший атеист?» Тот покраснел: «Откуда Вы могли знать?» «По характеру Ваших знаний и ответов. Вы учите это для того, чтобы с нами же спорить». И потом, когда через год его младший брат, очень скромный и богобоязненный юноша, отвечал также очень хорошо, но далеко не так блестяще, как его старший брат, то профессор, также ставя ему «пятерку», спросил: «Вы не брат такого-то? Ваш ответ блестящий, благодарю Вас. Ответ Вашего брата был еще лучше, но полный балл Вам я ставлю с гораздо большим удовольствием».

Это было тогда. Сейчас возможность того, что из духовного учебного заведения может выйти противник веры, гораздо меньше, потому что теперь в семинарию и даже на пастырские курсы пойдет человек, действительно ищущий и назидания духовного, и духовного просвещения. И дал бы Бог, чтобы наше скромное начинание пошло и было бы поддержкой единственной нашей духовной семинарии.

Как-то в Харбине пришлось мне читать книгу одного теософа, который, защищая свои теософские доктрины, говорил: «Нет религии выше истины. Это наш основной догмат, теософский. Потому все религии ценны, что все они ищут истину». Как будто бы даже довольно привлекательное утверждение, которое, однако, внутренне фальшиво. Почему? Да потому что если все религии ищут истину, а говорят о ней по-разному, то разве можно считать их равноценными? Это все равно что на стенке будут висеть рядом двенадцать одинаковых часов и показывать разное время, а мы станем утверждать: так как все они сделаны для того, чтобы показывать время, то все их показания равноценны. На самом деле одни показывают правильно, остальные неправильно, а может, и все неправильно. Во всяком случае, истина одна, и, показывая разное, они все говорить правду не могут.

Так же можно сказать и о религии. Конечно, религия – высшая точка духа человека, поэтому верующий христианин никогда не станет смеяться над чужой религией, как бы примитивна она ни была. Но это одно. С другой стороны, если это теософское утверждение так фальшиво, то внешне, повторяю, оно кажется достаточно привлекательным. И вот автор этой книги, теософ, говорит: «Нам удалось объединить представителей почти всех религий, в частности, почти всех христианских вероисповеданий, за исключением одного упрямого – Православия. Оно никак не хочет становиться на эту точку зрения. Оно говорит, что истины не ищет, а ею обладает в полноте, ему нечего искать. И поэтому оно эту истину может предложить всякому желающему, всякому, кто ее ищет, болеет о ней душой. А искать Православию нечего, оно есть религия, которая содержит истину богооткровенную. И так как истина одна, то, следственно, ни с какой другой религией Православие объединяться не желает».

Совершенно верно. В Православии то и ценно, что оно исповедует свою веру, ту богооткровенную истину, которую не люди изобрели в своих домыслах о Боге и о вере, а которую принес с неба на землю Господь Иисус Христос, воплотившийся Сын Божий, Божий разум, Божия сила, Божия премудрость. Потому-то этим и определяется вечность, стойкость и постоянство верной себе нашей православной религии, нашей православной веры, этого настоящего подлинного христианства. Господь Иисус Христос Своим апостолам говорил: «Все, что Я слышал от Отца Моего, все сказал». Вот почему апостол Петр в свое время и указывал: «Все потребное для жизни и благочестия дано нам от Господа». Этим словам Спасителя не противоречат другие Его слова, сказанные на той же тайной вечере, когда Он говорил: «Много еще имею вам сказать, но вы не можете носить ныне». Речь идет не о том, что им была сказана неполная истина, а только о том, что ее они не могли полностью вместить. «А когда придет Дух-Утешитель, Тот напомнит вам, о чем вам сказал, и озарит ваш ум так, что он поймет истину, воспримет во всей полноте». Церковь всегда и учит, что полнота истины, полнота видения принадлежит именно всей Церкви Вселенской, а не какому бы то ни было одному человеку. Так вот, следственно, содержание нашей веры дано уже. Оно сформулировано на Вселенских Соборах, сжато заключено в исчерпывающем Символе веры. Дальше Церковь говорит, что раскрывается оно в своей глубине в истории Церкви, в творениях святоотеческих, усваивается как спасительная истина каждой человеческой душою в подвиге жизни, в изучении, в благоговейном восприятии того, что Церковь предлагает как истину богооткровенную. Но иного, совсем нового, прибавить уже нельзя ничего.

На этом твердо стоит наша Православная Церковь. Основы такого понимания в свое время предостерегающе указал апостол Павел, который писал галатийским христианам: «Если не только мы, а ангел с неба будет вам благовестить не то, что вы приняли (значит, что-то совсем новое), анафема да будет». Поэтому если раскрывается перед вами истина по-новому, то для того, чтобы принять это разъяснение, христианин должен, прежде всего, заботиться о полном соответствии с той истиной, которая уже имеется в нашей Православной Церкви. Это не должно быть каким-то новшеством, а только выводом из того, что Церковь предлагает, раскрытием того, что уже дано. И вот в этом-то, повторяю, постоянство, верность, сила и стойкость нашего Православия.

Был когда-то у нас на Руси оригинальный мыслитель, философ, Василий Васильевич Розанов, большой оригинал. Человек, который мыслил иногда не только не совсем церковно, но и совсем нецерковно, по крайней мере, высказывался. Высказывал парадоксы, иногда просто атаковал христианство, говоря, что христианство отнимает у жизни ее свет, отнимает у жизни ее радостные стороны и делает ее чем-то мрачным, совершенно безотрадным для души. Но если говорят о русском человеке, что у него ум и сердце не в ладу, то это как раз было у такого оригинала, Розанова. Ум его явно восставал против христианства часто, а перо шло за умом и писало много такого, чего христианину не следовало бы писать. А вот его сердце тянулось к Церкви, тянулось к Православию. Он сам говорил, что если будет умирать, то желает пригласить перед смертью батюшку и перед кончиной исповедоваться ему за всю свою грешную жизнь.

Так вот, этот оригинальный мыслитель говорил: «Почему, когда я вхожу в церковь, моя мятущаяся душа чувствует спокойствие? Почему, когда войду я в маленькую самую, сельскую какую-нибудь церковь, там дьячок-псаломщик на клиросе что-то читает и поет, может быть сам не всегда понимая слова, которые он выпевает и вычитывает, старушки стоят и благоговейно молятся, а они-то уж вряд ли и половину понимают из того, что поется, но почему такой мир и покой на душе? Потому что мы вошли в атмосферу вечности, потому что тут сила нашей веры, нашего Православия, значения нашей Православной Церкви.

Вот этот смиренный служитель Церкви – псаломщик, божий служитель – на своем месте что-то там читает и поет, и я знаю, что до этого в течение сотен лет это же самое читалось и пелось. Церковь это пела и читала, Церковь это предлагала чадам своим. Нас не будет, за нами в Церковь будут ходить другие, и они то же самое услышат, ощутят ту же благодатную атмосферу. Что с того, что эти старушки не все, может быть, понимают? Они питаются здесь, они чувствуют эту благодатную атмосферу, они ею живут. И моя грешная душа, – говорит он, – так же чувствует живительность этой атмосферы духовной и чувствует камень, чувствует скалу, на которую можно опереться, это постоянство, эту неизменность». Она есть, как он верно подметил, только в Православной Церкви. За порогом храма иногда совершаются самые потрясающие перемены. Поколения сменяют поколения, государства исчезают, и на их месте другие появляются. А Церковь делает свое дело так, как делала его во времена апостольские, так, как она делает его теперь и будет делать его до конца, пока не кончится эта земная история человечества.

Если мы с вами перейдем к инославному вероисповеданию католицизма, то мы знаем, что его честные и искренние представители откровенно признают, что именно Православная Церковь хранит истину такой, какой она была при апостолах и Вселенских Соборах, а католицизм к ней прибавил нечто новое. Они считают эти добавления боговдохновенными, считают их догматами, но они признают, что именно Православная Церковь нерушимо хранит то, что в ней есть. А католицизм, как вы знаете, измыслил много нового. Нет времени говорить о нем подробно, вы сами знаете многие пункты, по которым католицизм отошел от Православия, отошел от подлинного христианства.

Лиха беда начало. Допусти что-нибудь новое, допусти какое-нибудь новшество, словно по наклонной плоскости, покатится камень, а жизнь показывает, как это страшно, как это опасно. Страшную трагедию католицизма мы с вами наблюдаем теперь. Когда-то философ, кажется, Вышеславцев, писал, вспоминая страшные годы жизни в Советском Союзе в первые годы после революции: «Много декретов издавала советская власть, много делала распоряжений. Как мы жили? Жили мы тогда, когда мы их обходили, не исполняли, потому что исполнять – значит погибнуть». И вот это мне все время вспоминается, когда теперь приходится слышать, что благочестивые католики, воспитанные в вере отцов, как раз и стараются сохранить прежнее и живут каким-то благочестивым стремлением, постольку, поскольку они совершенно не принимают нововведений католицизма, того разрушительного, что связано с так называемыми нововведениями самого так называемого римского первосвященника.

Вы сами видите, что тут делается, видите трагедию католицизма, который, казалось, стоял скалой нерушимой. Они ведь раньше всегда смотрели на нас сверху вниз, говоря, что у нас всегда какие-то волнения, нет единства, нет единения, нет одного центра, нет единой власти, а мы тверды, как скала. Вот как она рассыпалась, эта скала, или, по крайне мере, начинает рассыпаться теперь.

Что касается протестантизма, который появился как протест против тех, скажу прямо, безобразий, которыми осрамил себя католицизм уже ко времени средних веков, то он появился как здоровый протест против этих искажений правды. Но, увы, получилось так, что он протестовал-протестовал, да и отошел в другую сторону от истинного христианства, от Православия дальше, чем отошел от него католицизм. Если представить себе прямо и спокойно висящий маятник (это будет Православие), а католицизм откачнулся куда-то в сторону от него, то протестантизм сделал качок в другую сторону, но не остановился там, где Православие, а, улетевши, оказался еще дальше.

Протестантизм порвал и со многим тем, что в католицизме еще хранилось. В протестантизме нет ни преемственности рукоположения, ни многих таинств, а отсюда и результат, что при таком отсутствии внутренней верности апостольскому учению, при таком произволе протестантизм дробится, дробится и дробится на секты, на толки, на всевозможные разветвления и разделения, друг друга иногда почти что исключающие и в крайних своих выводах доходящие почти что до полного отрицания христианства, до отрицания его основ. И Божию Матерь они не чтят и даже сомневаются в божестве Господа Иисуса Христа, то есть по существу совсем от христианских начал и верований отходят.

И вот эти-то трагедии инославных вероисповеданий и породили то явление, которое сейчас ядовитым соблазном предстоит перед многими душами, слабыми или недостаточно понимающими дело. Это то, что называют теперь «экуменизм». Еще раз повторю, что нет возможности здесь говорить о нем подробно. Но скажу, прежде всего, вот что, в нескольких словах постараюсь указать на главный пункт его несостоятельности. Экуменисты говорят: мы призываем к тому, чтобы объединились, воедино слились все вероисповедования христианские. У каждого из них есть доля истины, они по-разному учат, по-разному говорят. И вот если они сольются, поделятся истиной, а заблуждения свои отбросят, тогда получится новая Церковь, истинная христианская в полном единении.

Как будто, опять-таки, довольно привлекательная перспектива. Но смотрите, какой ценой нам ее предлагают? Нам, как и всем другим вероисповеданиям, говорят: у вас есть доля истины. Доля! Это значит, что в нашем вероисповедовании, в нашей святой спасающей вере мы должны признать только долю, а остальное объявить заблуждением. Вот я и спрашиваю: какая совесть православная, какое сердце, душа русского православного человека согласится на подобную вещь? В той спасительной вере, которой жили люди когда-то в древности, жили святые отцы, наши благочестивые предки, пламенел отец Иоанн Кронштадтский и великие наши праведники, объявить только долю истины, а остальное заблуждением? Никогда, конечно, сознание православного человека, православная душа не согласится ни на что подобное.

Задержавшись еще немножко на этой схеме, мы с вами можем увидеть парадоксы экуменизма, которые указывают, опять-таки, на его несостоятельность при кажущейся некоторой внешней привлекательности. Прежде всего, чем вызвано это? Конечно, тем, что мир переживает эпоху всяких потрясений и шатаний. Для того чтобы спокойно все это переживать, нужно иметь духовный фундамент. Разрозненное христианство, особенно разрозненные толки протестантизма, потеряли совершенно единство, потеряли силу, потеряли ощущение возможной связи с небесной торжествующей Церковью, о которой они и не думают, обращая свои взоры на землю, все толкуют, чтобы на земле Царство Божие устроить. И вот в этой-то перспективе находясь, они, как вы сами знаете, не могут истины обрести, потому что так она не находится.

Они думают, если сольются раздробленные, маловерные, малодушные разные толки и исповедования, то в единении они создадут нечто могучее и духовное, тогда как известно, что сколько нулей не складывай – все равно будет нуль. Экуменизм строится на утверждении, что все вероисповедания только отчасти правильные, и делается вывод, что если они соединятся, то получится новое учение, настоящее христианство. Но это парадоксально и неправдоподобно. А, кроме того, еще более неправдоподобна основная та идея, из которой он выходит, что на земле среди человечества нет никакой вполне истинной Церкви. Потому что если бы она была, то не нужен экуменизм, и просто все влились бы в эту Церковь. А экуменизм оттого и проповедует свое учение, что он считает, что никакой истинной Церкви, по-настоящему обладающей ее полнотой, нет, а есть только исповедания, группы людей, которые обладают кусочками, долями истины. Повторяю: для православного самосознания совершенно неприемлема такая постановка вопроса.

Мне хотелось еще вот что сказать. Если мы с вами, конечно, как православные, как чада Церкви, и не подумаем никогда о том, чтобы примкнуть к такому экуменизму, который говорит, что истина у вас только отчасти, а в остальном вы заблуждаетесь, но встречаться с инакомыслящими нам все-таки приходится, придется и вам, будущим пастырям. Запомните, пожалуйста, что если придется беседовать с инакомыслящими, то тут нужно учитывать несколько обстоятельств. С одной стороны, как указывал покойный владыка Антоний, беседуя о нашей вере и предлагая ее истины инакомыслящим, нужно предлагать нашу веру такой, какая она есть, нисколько не снижая ее строгих точных требований и высоких начал в угоду кому бы то ни было – своему ли собеседнику или каким-то господствующим течениям.

Владыка Антоний когда-то указывал, что так называемая приспособляемость католического духовенства к пастве объясняется тем, что оно не паству поднимает наверх, а свою веру принижает до нее. А вот этого никогда не должен делать православный пастырь, миссионер, вообще тот, кому приходится говорить о вере. Излагай ее так, как она есть, во всей ее высоте, во всей ее чистоте, во всей ее светоносной, но строгости, не принижая и не отрубая, не усекая ее, повторяю, в угоду кому бы то ни было.

А с другой стороны, с инакомыслящими беседуя, всегда нужно беседовать с известной теплотой, приветливостью, предлагая все это именно в духе любви. Как и говорил владыка Антоний: «Устраняй по возможности все, что может обидеть собеседника, оцарапать, оттолкнуть. Истины веры предлагай, как они есть, но чтобы это было согрето теплом искренней благожелательности».

Один церковный писатель писал: «Был я недавно на диспуте православного миссионера с сектантом. Православный миссионер переспорил своего собеседника к торжеству, радости православных слушателей. Но, – говорит рассказчик, – я ушел с самым тяжелым чувством. Оперировали текстами Священного Писания оба противника и били друг друга текстами по голове, как палками. С каким-то недоброжелательством, с ожесточением, с недобрыми нотками. Это была именно борьба. Не христиански братолюбное обсуждение спорного вопроса с целью выяснить истину, раскрыть ее перед заблуждающимся, а именно желание победить во что бы то ни стало, и поэтому получился форменный боевик. И неизвестно, что было бы, – замечает рассказчик, – если бы сектант был более привычен к спору, более начитан, более силен в диалектике и логике. Неизвестно, что бы еще получилось. А вот нужно, чтобы собеседник, которому вы объясняете, чувствовал, что от Православной Церкви на него идет свет и тепло».

И еще одно скажу православным пастырям. В особенности сейчас душа болит за молодежь, которая находится под ветрами самых различных противоцерковных, противорелигиозных, антиморальных влияний. Отовсюду на молодую душу обрушивается это как ураган. Что можно этому противопоставить? Не только научение головы. А нужно, чтобы дети, молодежь, юношество почувствовали тепло и свет около Церкви. Есть такая молодежь, у нас тут есть, есть всюду, где только наша Церковь имеет свои очаги и гнездышки. Если молодежь почувствовала тепло и свет около Церкви, она уже наша. Но, увы, ее совсем немного. И нужно пастырям заботиться о том, чтобы именно молодежь привлекать и не просто логически ей что-то доказывать, а чтобы молодая расцветающая душа, повторяю, около Церкви почувствовала себя уютно, почувствовала себя дома, почувствовала тот свет и тепло, которые православная вера и Церковь вокруг себя распространяют. И вот когда молодая душа это почувствует, повторяю, она наша, потому что вкусивший сладкого горького не захочет.

Источник: http://www.pravoslavie.ru/put/30547.htm